Михаил Казовский: Страсти по Феофану

Посмотрев ей вслед, Феофан подумал: «Может быть, и так. Только больно вы оба на людях странно равнодушно относитесь друг к другу. Нечто происходит. Может, и не к добру».

Разумеется, разговор Дорифора с Еленой Ольгердовной вышел непростой. Встретились однажды до этого в Кремле, после службы в церкви Иоанна Лествичника, и княгиня кивнула холодно:

— Здравствуй, Феофан Николаич. Говорят, что давно приехал, а не появляешься, не заходишь, дабы рассказать о своём путешествии.

Тот пожал плечами:

— Что ж рассказывать, матушка, голубушка? Всё обыкновенно.

— Так и обыкновенно? Говорят, женился на молодой, младше почти что на сорок лет. И она вроде ждёт от тебя ребёнка. Или врут?

— Нет, не врут. Правда, что женился. Полюбил всем сердцем. И она меня...

Покусав нижнюю губу, женщина спросила:

— Стало быть, других — разлюбил?

Живописец посмотрел себе под ноги:

— Коли я женился, то любить других не имею права.

— И детей своих побочных — в том числе?

Софиан молчал. А литовка упрекнула:

— Мог бы навестить сына. Проявить родительский интерес.

— Постеснялся, матушка.

— Странно это слышать. Раньше был смелее.

— Видно, постарел, одряхлел...

— Ох, не заливай. Всё ещё огурчик. Даже краше прежнего. Видно, молодая жена не даёт скучать?

Он проговорил:

— Коли приглашаешь, зайду.

— Только вот не надо делать одолжений. Сердце не лежит — и не утруждайся.

— Я зайду, зайду. На грядущей неделе.

— На грядущей не надо, ибо князь пока дома. Собирается в Серпухов дней через пятнадцать.

— Хорошо, учту.

Заглянул, как и обещал. Выпил для приличия мёду, поданного в горнице по приказу княгини, и поведал о своих приключениях в городе Дорасе у крымских готов, как спасал Пелагею из рабства. На лице Елены Ольгердовны сохранялось невозмутимое выражение, словно бы её не касались вовсе изменения в судьбе Феофана. Только равнодушно спросила:

— Говорят, красавица, как Царевна-Лебедь?

Грек удостоверил:

— В целом недурна...

Не смогла сдержаться и уколола:

— И рогов не боишься, как бывало от Марьи-новгородки?

— Поздно уж бояться-то. У меня с женой уговор: десять лет живём душа в душу, а потом, как мне стукнет семьдесят, отпущу ея на свободу.

— Это как?

— В монастырь уйду.

— Ты — ив монастырь? Не смеши меня.

— В семьдесят созрею.

— Ты наивный выдумщик, Феофан. Даром, что художник. Вечно в каких-то грёзах. А не видишь тех, кто действительно тебя любит... — Замолчала, поджав губы.

Дорифор сказал:

— Вижу — отчего ж? Но они ведь замужем... что прикажешь делать? Мне на старости лет бегать в полюбовничках? Да ещё, паче чаяния, заслужить немилость от прозревшего князя? Нет, уволь. Больше не могу. Пусть хоть десять лет, но мои.

Собеседница воскликнула тоненько:

— А мои? Взять похоронить себя заживо? До конца дней своих гнить в постылом тереме?

Богомаз не знал, что ответить. Но княгиня и без него одумалась, заключила грустно:

— Извини, ненароком вырвалось. Дети, Васенька — вот моя любовь. Больше мне не нужен никто.

Он спросил:

— Можно на него поглядеть? Я пришёл за сим.

Промокнув слёзы в уголках глаз, Ольгердовна ответила:

— Почему нельзя? Посмотри, не жалко. — Позвонив в колокольчик, приказала няньке привести Васю.

Появившийся мальчик был в коротком кафтанчике и красивых сафьяновых сапожках. Поклонился и сказал, как и подобает:

— Здравия желаю, матушка княгиня.

Тёмно-русые волосы, от поклона свесившиеся на лоб, он заправил за уши лёгким непринуждённым движением кисти. Точно так делал Софиан в детстве. Сердце его кольнуло: «Мой сынок-то! Истинно, что мой!»

Мать задала вопрос:

— Помнишь ли сего друга — Феофана Грека, богомаза вельми искусного? Мы ещё недавно разглядывали его иконы в Серпухове?

Паренёк задумался и проговорил:

— Да, иконы помню, а его самого запамятовал, прости.

— Значит, сызнова можешь познакомиться.

Княжич поклонился:

— Здравствуй, Феофане. Как твои дела?

Дорифор склонился в ответ, приложив руку к сердцу:

— Слава Богу, не жалуюсь.

— Ты и вправду грек?

— Вправду, без вранья. У меня отец грек, матушка из крымских татар.

— А по-русски-то баешь без ошибок.

— Я уж двадцать лет на Руси. Было бы не выучиться грешно.

— Дедушка, поди?

— Да, имею внука Арсения, на два года старше тебя.

— Ты нас познакомишь? Мы могли бы вместе играть.

Бросив быстрый взгляд на княгиню, живописец помотал головой:

— Нет, Василий свет Владимирович, невозможно сие. Мы ведь не князья, даже не боляре. И тебе водиться с нами нелепо.