Олег Капустин - Судьба генерала

Ночь прошла спокойно. Русские солдаты и офицеры были настроены серьёзно, одевали чистое бельё, многие даже положенные сто грамм не пили.

— «И тогда зловещий, ревущий, глубокий и яростный сумрак сраженья простёрся словно туман, когда бури застят мирный солнечный свет небес, — вдохновенно читал в одной из палаток русского лагеря черноволосый кудрявый молодой человек в распахнутом на груди генеральском мундире с алой шёлковой подкладкой без эполет. — Вождь во всеоружии шествует впереди, словно гневный дух пред тучей. От руки его падает Курах и содрогается Ка-олт, дух испуская. Его белая грудь запятнана кровью, и рассыпались светлые кудри по праху родимой земли», — печально опустил голову молоденький генерал.

Это был граф Александр Кутайсов, сын фаворита императора Павла Первого. Талантливый математик и военный, он в свои двадцать семь лет возглавлял всю артиллерию русской армии. Сейчас перед боем молоденький граф, конечно, не мог уснуть и пришёл в палатку начальника штаба 1-й Западной армии, своего друга, тоже артиллериста по своей первой военной профессии, Алексея Петровича Ермолова, чтобы почитать вслух своего обожаемого Оссиана, древнего шотландского барда, за именем которого скрывался бывший школьный учитель Джеймс Макферсон, написавший эти песни-стилизации под древнюю поэзию в глуши вересковых пустошей и скал своей суровой и гордой родины. Звуки северной лиры приводили душу экспансивного Александра Кутайсова в сладкое неистовство. Вот и сейчас не смог удержать слёз, они крупными прозрачными каплями катились по его смуглым щекам из блестящих красивых карих глаз, похожих на мокрые сливы.

— Ты знаешь, Алексей, — вдруг проговорил негромко граф, глядя задумчиво перед собой, — я вдруг понял, что меня завтра убьют.

— Да брось ты, Саша, чушь пороть, — нахмурился и махнул рукой Ермолов, сидящий за столом, на котором стояли небольшой походный самовар и чашки с недопитым крепким чаем. — Начитался этой заунывной поэзии, вот и кажется чёрт знает что! Хочешь, я Митьку-денщика позову, он нам на балалайке сыграет?

— Нет, это был знак свыше, — ответил печально Александр, — я ведь наугад томик открыл, и вот попались эти строки… Вещие строки…

На золотых дубовых листьях, которыми был обшит красный воротник его мундира, мягко играли отблески колышущихся на теплом ночном ветерке язычков свечей. Одна из них погасла. Оба генерала посмотрели на погасшую свечу, над которой курился прозрачный дымок, пахнувший тёплым воском, с тревогой. Перед боем все военные суеверны.

В это же время в походной палатке на опушке деревни Утица, на самом левом крае позиции русских войск, за столом сидели тоже два генерала. Это были два брата Тучковы. Тот, что постарше, командир 3-го пехотного корпуса генерал-лейтенант Николай Алексеевич Тучков, мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, с удивительно доброй улыбкой на широком, чуть рябоватом лице, смотрел на своего младшего брата, Александра, с чисто отцовской нежностью. Он был старше его на тринадцать лет и привык всегда заботиться о Саше. Младший брат был на голову выше старшего. Видно было с первого взгляда, что и по характеру он не похож на энергичного, грубоватого вояку Николая. Александр был очень красив и больше напоминал поэта или художника, переодетого в генеральский мундир. Что-то томно-меланхолическое было в выражении его вытянутого усталого лица с орлиным носом. Может быть, именно потому, что они так несхожи, братья много лет хорошо ладили. Пехотная бригада, которой командовал Александр Тучков, входила в 3-й корпус. Завтра им обоим предстояло вместе идти в бой.

— Эх, много бы я дал, чтобы узнать, как наш Павлуша чувствует себя у французов, — сказал старший брат, Николай Алексеевич, выпуская перед собой клубы дыма из массивной трубки с длинным чубуком. В бою под Валутиной Горой генерал-майор Павел Тучков попал в плен.

— Томится, конечно, здесь такие события разворачиваются, а он не у дел. Но ничего, нам надо побыстрее расправляться с Бонапартом, и тогда вызволим брата. Хотя у меня такое чувство, что я его больше никогда не увижу. Три недели назад, ещё тогда, на Смоленской дороге, у меня сердце похолодело, когда мы расставались. Предчувствие у меня нехорошее… — Александр рассматривал своё отражение в чашке очень крепкого чая.

— Не надо Саша, перед сражением все эти мысли начисто выметай из головы, — наставительно произнёс Николай.

— Не так-то это легко сделать, братец. Не хотел я тебе рассказывать о том, что случилось со мной и Марго на последнем привале, когда мы расстались под Смоленском, но, видно, не удержусь.