Александр Козин: Волжское затмение. Роман

Все выглядели вполне обыденно – служащие, рабочие, студенты, мастеровые. Погодин с удовлетворением заметил, что его долгая, упорная и яростная борьба за дисциплину наконец-то дала плоды. Они не бродили у столба толпами, размахивая платками. Каждый появлялся будто невзначай, в свою очередь. Не было ни бриджей, ни галифе, ни френчей. Ничего военного. И не было ненавистных приклеенных бород и усов, на которые столько гнева обрушено было в Москве. Только у некоторых из проходящих Погодин заметил характерное – у бедра – скованное положение левой руки. Многолетняя привычка кавалериста придерживать шашку при ходьбе. Но на это нужен особый, тренированный глаз, а здесь всё-таки не Москва с её обилием хитромудрых чекистов.

Беспокоило другое. Людей было слишком мало. Погодин насчитал шестьдесят три человека. Только шестьдесят три! И это за три дня до решающих событий!

В нелёгком раздумье он поглядел на часы, поднялся и медленно пошёл по аллее в сторону Ильинской площади. Загляделся на стайку голубей и нечаянно столкнулся с пожилым мужчиной в толстовке и пенсне, с седой козлиной бородкой. Охнул, извинился, учтиво приподняв шляпу.

– Шестьдесят пять, – невнятно прошептал тот ему в спину.

Так. Значит, он почти не обсчитался. Даже со скидкой на возможные ошибки в среднем получалось именно шестьдесят три. И это только приезжие. А с учётом здешних наберётся восемьдесят с лишним боеспособных. Может, и меньше. Здесь у многих семьи, дома… Да и одно дело – палить из револьвера или винтовки в чужом городе, а совсем другое – на родных улицах, среди земляков. Это не каждому под силу. Но если даже и так… Мало? Да, мало. Для гарантированного успеха нужно человек сто пятьдесят-двести. Но это уже фантастика. Хотя почему? – размышлял на ходу Погодин. – Сроки не вышли, возможно, подтянется ещё несколько десятков. А если нет? Ну и что ж, восемьдесят-девяносто хорошо организованных и вооружённых людей при внезапном выступлении – тоже очень серьёзная сила. К тому же почти все – офицеры, у большинства за плечами боевой опыт недавней войны. Связь! Связь. Вот с чем плохо здесь. Уже подготовлены специальные вестовые, разработаны условные сигналы, но нужной слаженности так и нет. Любая случайность может провалить дело или же осложнить его до крайности. А это – жизни. Драгоценные жизни далеко не худших людей России. Как и Погодин, они выброшены, унижены, оплёваны незваными красными пришельцами. Обречены на кромешное существование в полулегальных условиях. И вовсе не собираются с этим мириться.

Да и не может быть речи ни о каком мире с этим озверелым, одуревшим от власти косноязычным быдлом. Перевернули всё вверх дном, разорили, разрушили, сдали страну немцам, наплевав на три с лишним года изнурительной кровавой бойни. Горланят бессвязные речи о свободе, равенстве и братстве, а сами чуть что – за маузер. И заправляют всей этой вакханалией хитрейшие лицемеры и интриганы. Им и Россия – не родина, и Бога нет. А значит, можно глумиться, злобствовать, крушить, убивать и предавать без всякой опаски. Они были чужды, ненавистны, а главное, непонятны Погодину. Откуда они взялись? Каким вихрем занесло в Россию эту страшную бациллу? Как мог здравый и богобоязненный в основе своей русский народ так пошатнуться рассудком? Что за наваждение, что за напасть трясёт Россию и никак не желает угомониться?

Погодин чувствовал какую-то натяжку, логический провал, не осознанное толком противоречие в этом строе мыслей, но в анализ не вдавался. Ненавидеть и презирать этих чужаков было гораздо проще. Да и миссия, которую он на себя взвалил, предполагала движущей силой и залогом успеха именно ненависть. Они – другие, они – не люди, они – пришельцы. Он давно уже загнал себя в узкую, но глубокую и покатую колею гражданской войны и не мог теперь ни сдать назад, ни свернуть, ни остановиться. Это напрочь отсекало любые переживания по поводу происходящего. Но временами угнетала сосущая, тянущая пустота в душе от предчувствия неминуемой катастрофы. Погодин гнал её, пытался рассеяться, отвлечься. Убеждал себя – и не без успеха, – что сейчас, когда на карту поставлено будущее России, оправданы любые жертвы. Но главной прорехой во всём этом было то, что он не видел для России будущего. Никакого. К старому – он понимал – вернуться уже невозможно, а новое было слишком уродливо и отвратительно. С ним-то, новым, и боролся Погодин. Полковник Перхуров Александр Петрович.