Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

Горожан, взбудораженных слухами о волнениях в воинском лагере, расположенном в нескольких милях от города, в первые дневные часы словно вымело с улиц. Позже, когда торговцы разнесли весть о том, что двинувшиеся на Антиохию легионеры то и дело выкрикивают: «Слава Авидию, императору и отцу отечества! Доблестный Авидий, да хранят тебя боги! Император Авидий Кассий, веди нас в Италию!» — народ все гуще и гуще начал собираться на форуме.

Солдаты кричали часто и утомительно громко. Стоило на какое‑то мгновение возобладать нестройному равнодушному гулу, как снизу с площади доносилось: «Аве, император! Аве, Авидий, отец отечества! Хвала благочестивому!..».

Кассий, слушавший выкрики в парадном зале претория, на возгласы «благочестивый» и «отец отечества» отозвался коротко.

— Это слишком.

— Это голос народа, цезарь! — заявил Корнициан.

— Запомни, Лувий, в следующий раз народ может подать голос только после моего прямого распоряжения.

— Так точно, цезарь.

Авидий Кассий чуть приблизился к открытой на балкон двери, выглянул наружу.

Легионеры заполнили площадь перед преторием. Сюда же продолжались сбегать толпы горожан. Ребятишки и парни взбирались на гробницу Германика, влезали на украшавшие ее статуи, устраивались на гребне крыши.

— Господин, — предложил Корнициан, — не пора ли выйти на балкон, объявить воинам и народу свою волю.

В зале собралось все высшее командование сирийских легионов, а также чины гражданской администрации. В глазах пестрело от разноцветья плюмажей и султанов на шлемах, от ярко начищенных, золоченных и посеребренных доспехов, алых, синих, белых воинских накидок, снежной белизны тог. Были здесь и наместники Финикии и Иудеи, а также правитель Александрии, сын Авидия Мециан. Кассий в парадных, покрытых гравировкой, медалями — тарелками и золотыми цепями за отвагу доспехах, в пурпурном, расшитом золотом плаще (этот цвет считался императорским, и любой гражданин, позволивший себе окрасить какую‑нибудь деталь наряда в пурпур, предавался казни) скрепленным на правом плече большой, украшенной изумрудом, пряжкой — фибулой, обратился к присутствующим.

— Други, что прикажете ответить на глас безмозглой толпы?

Один из наряженных в тогу прокураторов, выступил вперед и ответил.

— Толпа не такая уж и безмозглая, если выбрала себе достойного императора. Пора дерзать, государь! Сейчас или никогда.

С первого взгляда было видно, что Авидий колеблется. Он без конца потел, то и дело неловко вытирал лоб обратной стороной ладони. Было страшно переступить незримую черту у балконной двери, за которой его могли увидеть с площади. Внезапно толпа исступленно и громоподобно заревела. Чины, стоявшие у распахнутых окон, невольно отпрянули, отступили на несколько шагов назад. В следующий момент в зал вбежал гвардеец, бросился к Авидию, рухнул на колени.

— Знамение, император! В небе три орла, они летят на запад!

Авидий жестом указал, чтобы ему освободили проход на балкон, хотя путь туда и так был свободен, вскинул голову, глубоко вздохнул и строевым шагом направился в ту сторону. Толпа на площади, заметив пурпур, взревела.

— Граждане! — объявил Авидий Кассий. — Государство в опасности! Император Цезарь Марк Аврелий Антонин Август сражен смертельным недугом. Я решил принять на свои плечи бремя власти. Боги призвали меня спасти отечество. Жребий брошен. Храбрые воины, римский народ…

Далее Бебий не стал слушать. Он незаметно выскользнул из зала, бросился боковому выходу, добежал до коновязи. Дим тут же подскочил к нему. Бебий тихо, сквозь зубы приказал рабу скакать на виллу и передать Осторию, что ждет его с ребятами у дома Витразина. Пусть поспешат.

Уже на улице, направляя жеребца в сторону квартала, где проживала городская знать, Бебию припомнилась уродливая, разомлевшая от прихлынувших чувств, физиономия Витразина, пустившего слезу в тот самый момент, когда Авидий объявил государство в опасности. До того момента вольноотпущенник, по — видимому, сознавая свою роль в истории, все время оттопыривал нижнюю губу.

Пусть его, с неожиданной злостью решил Бебий. Жребий брошен, так, кажется, заявил Авидий. Голова внезапно прояснилась, злоба обнажилась просто и незамутненно — бунтовщиков, изменников, самозванных спасителей отечества на плаху! После того, что он, природный римлянин, услышал в этом поганом, пропитанном греческой вонью городишке, служить Авидию немыслимо и отвратительно. Пусть наместник хоть семи пядей во лбу, он посягнул на самое драгоценное, что пока еще жило в душе уроженца Рима — только Вечный город вправе избирать вождей. Эти подлые рабы, вся эта шваль, которая дрожала при одном имени Суллы, Антония, Помпея, Гая Юлия Цезаря, Октавиана Августа, Веспасиана, Тита, Траяна, теперь возгордилась настолько, что решила назначить своего доморощенного императора! Не бывать тому!