Николай Фомичев - Во имя истины и добродетели [Сократ. Повесть-легенда]

— Ты прав. Теперь ответь мне так же кратко и только насчет красноречия: что оно такое?

— Это самое великое, Сократ, и самое прекрасное из всех человеческих дел!

— Ах, Ликон, ты отвечаешь уклончиво. Ведь против тебя тотчас же выступят врач, учитель, делец и станут доказывать, что не твое, а их искусство есть величайшее из дел. Так что объясни, пожалуйста, почему ты отдаешь предпочтение красноречию?

И сказал Ликон:

— Искусство красноречия есть потому величайшее благо, что оно способно убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в Собрании. Владея такой силой, я всех могу держать в повиновении: и врача, и учителя, и ремесленника.

— Понял тебя, Ликон. Тогда давай рассмотрим вот что. Если бы тебя спросили: «Бывает ли вера истинной и ложной?» — ты бы, я полагаю, ответил, что бывает?

— Да.

— Ну а знание? Может ли оно быть истинным и ложным?

— Никоим образом! Только истинным!

— Стало быть, «узнать» и «поверить» — это не одно и то же?

— Ты прав.

— А между тем убеждением обладают и узнавшие и поверившие.

— Правильно.

— Какое же убеждение создается красноречием в судах и других сборищах? То, из которого возникает вера без знания или из которого знание?

— Ясно, что из которого вера.

— Значит, оратор в судах и других общественных местах лишь внушает веру, и только?

— Конечно. Ведь толпа не смогла бы сама разобраться в короткое время, что справедливо, а что несправедливо.

— Иными словами, в том, что внушает ей оратор, толпа невежественна?

— Как же иначе!

— Так что же ты, Ликон, смеешься надо мной? спросил Сократ.

— То есть как «смеюсь»?! — возмутился Ликон.

— Да разве не ты только что пытался убедить меня, что искусство красноречия самое прекрасное из человеческих дел?

— Я и сейчас утверждаю это.

— Да как же можно назвать прекрасным то, посредством чего внушается вера невеждам?

И, заметив усмешки на лицах гостей, сказал Ликон растерянно:

— Ты сбил меня с толку своими вопросами. Но, может быть, мы отложим наш спор? Надо ведь и о присутствующих подумать.

Но хозяин сказал:

— Разве вы сами, Ликон и Сократ, не видите, с каким удовольствием слушают вас эти люди?

И гости дружно поддержали:

— Продолжай, Сократ. Говорите хоть весь день, сделайте милость. Спешить нам некуда.

— Так как, Ликон, — спросил Сократ, — ты согласен продолжать?

И Ликон сказал:

— Для меня было бы теперь позором отказаться, Сократ. Только, если ты не против, я сам хочу задать тебе несколько вопросов.

— Так задавай.

— Раз уж я зашел в тупик, то что скажешь о красноречии ты сам?

— Сказать тебе правду, Ликон, по-моему, это вообще не искусство.

— Не искусство?! Так что же оно такое?

— Я боюсь, как бы правда не прозвучала слишком грубо и как бы ты не подумал, будто я поднимаю на смех твое занятие, Ликон, но то, что я называю красноречием, — это часть дела, которое прекрасным никак не назовешь.

— Какого дела, Сократ? Не стесняйся, говори.

И Сократ сказал:

— Угодничества.

— По-твоему, красноречие — угодничество? — рассмеялся Ликон.

— Я сказал, часть угодничества.

— Стало быть, ораторы мало что значат в своих городах, раз они всего лишь льстивые угодники?

— По-моему, они вообще ничего не значат.

— Как! — вскричал Ликон и даже подскочил на месте. — Разве они не всесильны в своих городах? Разве они, словно тираны, не убивают, кого захотят, не отнимают имущество? Не изгоняют из города, кого сочтут нужным?

— Еще раз повторяю: ораторы и тираны обладают в своих городах силой самой незначительной.

— Ну, Сократ, ты несешь несусветный вздор!

— Не бранись, бесценнейший мой, а лучше покажи, в чем я заблуждаюсь. Если нет, давай лучше спрашивать буду я.

И, вскочив, сказал Ликон, в раздражении расхаживая меж столами:

— Спрашивай! Может быть, я пойму, наконец, что ты имеешь в виду.

И Сократ спросил:

— Скажи, как ты назовешь того, который, убивая или изгоняя другого, делает это несправедливо: сильным или слабым — будь то тиран или оратор?

— Сильным назову его.

— Но ведь, судя по твоим словам, сила есть благо, а как же можно благо примирять с несправедливостью?

— Я и не собираюсь их примирять, но скажу, что слаб и жалок тот, кто несправедливо убит или изгнан.

— Вот тут-то мы и расходимся, Ликон, потому что убийцу я считаю еще более жалким и несчастным.

— Это почему же?

— Потому что худшее на свете зло — это творить несправедливость.