Антон Дубинин: Рыцарь Бодуэн и его семья

Вот такая песня получилась. Наверное, жизнь в Палестине меня очень изменила: порой только о Святой Земле и думаешь. Несколько раз в битве мне казалось, что я вижу его рядом с собой; и еще единожды, когда был тяжко ранен. Но это, думаю, попросту фантазии, так бывает, когда в бою всякое мерещится от усталости. И все-таки жаль, что рыцаря Бодуэна здесь нет. Сдается мне, он нашел бы свое место именно за Морем, в охране Святой Земли.

Еще я очень надеюсь, что Бодуэн помирился-таки со своим братом.

На сем кончаю свою долгую повесть — вторую из мною написанных о крестовой войне в прекрасном Лангедоке. Понадобилось много лет, чтобы закончить ее, ведь у монаха военного ордена свободного времени не так уж много. Хорошо еще, что сейчас я стал почти непригоден для войны; мне редко приходится подниматься в седло, хотя именно в седле я надеюсь умереть: обычное, легко исполнимое чаяние для рыцаря святого Иоанна. К счастью, я по годам своим сделался почти никому не нужен. Ухаживаю за больными, участвую в капитулах нашего акрского командорства. Никому не придет в голову обращаться ко мне за советом, потому что я почти всегда молчу. Остается много времени молиться и вспоминать, знаешь ли. В последнее время молиться и вспоминать для меня — почти одно и то же. Думать о ком-то — почти то же самое, что просить за него. Я не всегда помню, что было со мною вчера. Но то, что случалось со мною в детстве, еще при жизни матушки, или же под Лавауром, на моем первом штурме, или же в розовой Тулузе, где Господь ненадолго благословил меня жизнью в настоящей семье — все это я помню яснее ясного, будто смотрю наяву самый яркий сон. И рассказывать. Я люблю рассказывать, хотя бы и в пустоту. Ведь есть еще одно чаяние — что где-то далеко за Морем живет золотоволосая девочка, моя возлюбленная, ты, Мари, прежнее лицо которой сияет сквозь паутину многих лет — я верю, что Господь мог сохранить тебя живой и по сей день, что ты слышишь меня, что ты все еще любишь меня. И будешь ждать меня, повременив уходить на небо, не оставляя меня одного на этом темном берегу.

Но одного я не хотел бы доверять людям, чтобы кроме меня, тебя и Господа никто не знал, что за голос звучит за страницами этой книги. Пусть это будет голос любого из малых людей — или всех их, кто незаметно и быстро умирал pro fide или pro amicis suis[67] За веру или за други своя (лат.). в бесконечной войне, ибо война за наши души еще не кончена и не будет кончена до конца мира: их голоса имеют куда более права звучать, нежели мой. В моей тулузской хронике, по счастью, имени не осталось; пусть же его не будет и здесь. Я не поставлю на бумагу своего недостойного имени.

Посему, с любовью, которая с годами делается лишь истинней, проходя очищение огнем; с пожеланием всего того, что надобно для твоего спасения; с вечной молитвой за тебя и беспрестанным славословием Иисуса и Марии, приведших нас туда, где мы есть сейчас…

Остаюсь бесконечно твой во Христе Господе, смиренный брат Госпитального Братства Св. Иоанна Иерусалимского,

Пс. 62.

Пс. 31, 9

Зах. 13,6

Пс. 113, 11-16

Пс. 142. 3

Кровопускателей (лат.)

В больничном приюте святого Иакова, в пригороде Сен-Сиприен.

Пс. 118, 75

Св. Августин, «Исповедь», кн. 7.

Пс. 30, 12–13

В средневековых шахматах альпины (слоны) могли перепрыгивать через другие фигуры, как сейчас кони, поэтому можно было начать игру выводом всех легких фигур.

Крепостные крестьяне, прикрепленные к земле и не имеющие права без позволения сеньора менять место жительства (в отличие от вилланов — свободных крестьян.)

Focaria — лат. «домашняя работница», символическое название подруги священника в соборных бумагах.

Фабло — среднефранцузская форма пикардийского слова «фаблио» (жанр потешных сценок из местной жизни появился в Пикардии.)

Больше четырех метров. Явное преувеличение! Бедняга, очевидно, готов сообщить, что брат его едва ли не с колокольни прыгнул, спеша на помощь. Простим же автору невольную гиперболу, он, верно, не со зла.

Книга Иисуса Навина, 1, 9