Лидия Чарская: Царский гнев

— Гайда! Гайда! — послышались дикие пронзительные крики, и вмиг огромные хоромы князей Оболенских были заняты шумной, беснующеюся толпою. Весь двор, все палаты и светлицы наполнились стаей налетевших опричников. Поспешно соскакивали они с коней, врывались в дом, ища, шаря в нем и грабя, что было поценнее. Предводительствовал этою разнузданною толпою сам любимец царский — Федор Алексеевич Басманов.

— Ишь, ведь пронюхали, что не поздоровится им! И хозяева и холопы — все скрылись! — грубым голосом со смехом говорил Басманов, тщательно обыскивая все углы и закоулки княжьего терема. — Опередил нас проклятый шутенок… Видно, схоронились все… Ну да ладно, не уйдут далече, всех разыщем… Гей, братцы, — крикнул он товарищам, — в клети, боковушки заглядывайте, в погреба и подполья и кого ни найдете, живьем сюды тащи, суд и расправу здеся я править буду! А княгинюшку с царским шутенком мне беспременно найти чтобы… Им, родненьким, я такой суд-расправу замыслил, что и во сне не снилось никому из вас! Знатную потеху увидите, только найдите мне их скорее! Гайда, гайда, вперед! — заключил он свою ужасную речь.

Страшным, диким криком пронесся этот призыв по всем просторным хоромам князей Оболенских.

Услышали этот крик и старая няня с Ванюшей и притихли в дальнем углу темного погреба. Дрожь прошла по ним… Но еще сильнее задрожали они, когда заскрипели под тяжелыми шагами опричников ступени лестницы, ведущей в погреб, и когда все подполье наполнилось людьми…

Чуть дыша прижался Ваня к бесчувственной княгине, схватил ее холодные руки в свои, да так и замер над нею… Сквозь небольшую щель, образовавшуюся между двумя бочками, ему хорошо было видно, как человек десять опричников, под предводительством самого Басманова, рыскали и шарили по всему подполью.

— А ну-ка поищи, брат Миша, за бочками, не притаились ли там голубчики наши!.. — прогремел чуть ли не над самыми головами несчастных грубый голос их злейшего врага.

Опричник, к которому обратились эти слова, поправил свет лучины, которую он держал в руке, и быстрым шагом направился к убежищу беглецов.

Ужас наполнил душу Вани… Он взглянул на старуху няньку… Та неслышно шептала молитвы побелевшими губами. Лучина, теперь поднятая высоко над головою опричника, мерцающим светом озарила погреб…

Душа Вани замерла в предсмертной тоске… Сердце перестало биться… Холодный пот выступил на лбу… Ни одну минуту не боялся за себя смелый благородный мальчик. Он думал только одно: найдут княгиню, что будет с нею? И дыбом поднимались волосы на его голове.

А опричник с лучиной все приближался и приближался… Вот он шагнул к бочкам, протянул руку, и в ту же минуту крик и проклятье вырвались из его груди…

Он не разглядел в полутьме колоду, лежавшую посреди погреба и, запнувшись за нее, растянулся на полу во весь свой богатырский рост.

Лучина, которую он держал в руках, погасла, в подполье воцарилась тьма.

— Ну что? Нашел? — послышался голос Басманова.

— Какое нашел!.. Только ногу стукнул! — сердито, с трудом поднимаясь с пола, отвечал тот, которого Басманов назвал Мишей.

— Пойдем наверх, братцы! Видно, никого здесь нет!.. Все убегли! — раздался снова голос Басманова.

И ощупью, натыкаясь друг на друга, вся толпа разбойников полезла наверх.

Вскоре разоренные хоромы княжеские опустели. Опричники, решив, что и княгиня, и вся ее дворня скрылись бесследно, повскакивали на коней и с награбленным добром умчались обратно.

От сердца Вани отлегло немного. Когда стих топот коней, он вылез из погреба, осторожно, озираясь кругом, сходил к колодцу за водою, чтобы при помощи холодной влаги привести в чувство княгинюшку.

На заре вернулись княжьи холопы и помогли несчастной вдове князя бежать из усадьбы и скрыться вместе с Ванюшей подальше от страшной Москвы, в соседней Литве, у князя Курбского. Долго горевала о любимом муже княгиня, долго горевал о своем благодетеле и Ванюша. Они поселились в дальней, забытой, покинутой литовской деревне, где их не мог уже достать царский гнев, и здесь тихо и мирно коротали свой век в мыслях и молитвах о погибшем князе…