Альберт Иванов: Февраль – дорожки кривые

Меня сносил быстряк… Его тоже потащило, он захлебывался, выдергивал голову над водой, рот — как черная дырка. Никто к нему не кинулся. Ни верный ординарец Соколов, ни другие прихлебатели — никто. Я видел, как лебедочник метнул спасательный круг.

Круг шлепнулся, не долетев до Юрки.

Степанчиков точно бы утонул. Мало того что оглоушило — у него оказались сломанными два ребра. Кормить бы ему рыб на дне. Зачем я к нему рванулся? Так, инстинкт… Никто бы меня упрекнуть не посмел. Сами стояли разинув рты. И вообще, могло бы запросто быть два утопленника вместо одного, когда я его по-идиотски спасал. Помнил, конечно, что нужно хватать за волосы — теоретик, — а схватил за руку. Ну, он был поживучей Кривого, уже не дышал, зато вцепился в меня всеми щупальцами, не отдерешь.

Я забултыхался и, говорят, засвистел, заорал — дико!.. Соколов потом интересовался: какого это жука я перед смертью звал? Н-да… К нам несло круг, я вцепился в него так же намертво, как Юрка в меня. Повезло.

Ну, тут уж и лодку спустили, продержался, пока подошла…

— Теперь тебе медаль дадут! — завидовали мальчишки, когда я одевался, все никак не попадая ногой в штанину.

Меня трясло вдвойне. И от пережитого, и от того, что я тому гаду жизнь спас. Перестарались мои жучата, нашли кого пожалеть!..

Анатолий умолк. Хоть мы и лежали в комнатке рыббазы одетыми, все равно было холодно. Весна — не топили. Я вспомнил про телогрейку в изголовье, привстал, надел ее и снова лег, окукливаясь солдатским одеялом. Черт с ней, низкой подушкой!

Молчание затянулось. Я неловко спросил:

— Это все?

— Почти, — буркнул он.

— А при чем тут утопленник? — И вдруг: — Погоди, ты же сегодня уплыл после зорьки… Ты что, потом видел этого шатурского жмурика? — Я даже приподнялся и сел. — Неужели тот самый Степанчиков?!

— Хорош тебе, — изумился Анатолий. — Прямо детектив какой-то. А Степанчиков, — продолжил он… — Степанчиков утонул месяцев через восемь — в феврале.

Город у нас на холмах стоит, зимой польют водой длиннющий раскат, плюхнешься на санки — и вниз, лишь ветер в ушах! Или на лыжах. Раздолье!

И вот двое мальцов на санках угодили прямо в запорошенную полынью. Их-то Степанчиков спас, а сам…

Он же, голову на отрез даю — уверен, полез только из-за того, чтоб снова возвыситься. Ах, раз его спасли — и кто! — так нате вам, двоих вытащу — подавитесь! Не упустил случая.

Но результат-то, результат! А почему? Если бы я не спас его, он бы уже ни-ко-го ни-ко-гда не спас. Добро даже через зло к добру тянется, что ли. А я еще укорял моих жучат… У каждого свой путь, не разберешь. От одной бабки я слышал: «Февраль — дорожки кривые». И впрямь такие по сугробам зигзаги, прямиком не пройти…

Утром Анатолий уводил от меня взгляд. И, торопливо работая веслами, уплыл на озере подальше.

Видал я его потом мельком несколько раз: то на Истринском, то на Большой Волге. Лещ у него шел — крупный.

Это его жалостное «Жук-Жучок, и ты, черный Жук…» преследует меня до сих пор.

1988 г.