Оксана Усенко: Хрупкие плечи

- Зачем пришел? – услышал он странный голос, похожий на шелест листвы. Он хотел бы себя убедить, что ему мерещится, но не удавалось. Голос был, вроде, едва слышным, но при этом таким убедительным…

- За деньгами,- в состоянии «глубокого офигения», как назвал бы это сам Дмитрий, врать было невозможно…

- Сам, или кто прислал?

- Дали наводку… - у мужчины было стойкое ощущения, что «это» и так знает ответы, а спрашивает так, для «протокола». Как «следак», собравший полный комплект доказательств, и небрежно, словно делая одолжение, записывающий версию подсудимого. Слова «закрытого» уже не на что не повлияют, но так требует процедура…

- Кто?

- Федосеевич…- странно было видеть, как твои собственные воспоминания, словно тонкая паутинка переливаются кому-то в руки… Странно и страшно до одури… Словно за ними сейчас уйдет и он сам, его сознание, его жизнь…,- отпусти…- взмолился мужчина, уже мысленно прощаясь с жизнью и кляня старого знакомого, на чем свет стоит…

- Отпущу, если передашь заказчику вот это…- светлый образ протянул ему полупрозрачную монету, которая, соприкоснувшись с ладонью Дмитрия, стала неожиданно вполне реальной и очень холодной.

- Да, конечно. - Спорить ни сил, ни желания не было.

К Федосеевичу он пришел, пьяно покачиваясь, уже далеко за полночь. Тот, выйдя на заливистый лай собаки, возмущенной поздним визитером под воротами, удивленно на него воззрился.

- Ти шо тут забув?

- Тебе просили передать…- Дмитрий взял руку председателя и с невероятным облегчением вложил в нее ледяную монету. Он не мог по пути разжать пальцы и выбросить этот кусок обжигающего льда, и пока дошел до дома «заказчика», думал, двинет кони. А жить-то хотелось, плюс обнадеживала мысль, что это всего лишь передача, а не ему «подарок». Что будет с получателем, он не думал, своя шкура она как-то дороже.

- Шо за… - Федосеевич очумело смотрел на свою руку, не отрываясь. Странная монета, попав на руку, обожгла холодом, вызывая странное оцепенение, а потом растворилась прямо в ладони. Словно всосалась в кожу.

- Прощай, Федосеевич,- Дмитрий грустно улыбнулся, не слишком сомневаясь в исходе, но, не имел возможности что-то изменить или как-то помочь. Да и особого желания не было. Ему б самому кто помог… Председатель, как-то досадливо скривившись, развернулся и ушел в дом, ни сказав ему не слова.

- Ну и ладненько. Будем считать, что мы в расчете. - Дмитрий попытался стряхнуть с себя странное отупение/равнодушие и медленно пошел в сторону остановки автобуса. Небо на востоке начало сереть, а значит, скоро будет идти утренний рейс. Машину он не брал на дело, так как в селе незнакомую машину заметят и запомнят моментально, а ему это явно не было нужно. И сейчас он мог себя только поздравить за такую предусмотрительность. За руль он бы сейчас не рискнул сесть. Руки трусились как у последнего пьяницы, и перед глазами все периодически плыло. Пора валить из этого странного села с «беззащитными» женщинами… В гробу я видал такие «плевые дела»… Лучше уж с братками на разборку идти, чем такое… Дмитрий пытался потихоньку приводить мысли в порядок. Дорога от дома, со странным охранником, до двора председателя заняла у него едва ли не полночи, хотя в обычное время это пятнадцать минут ходу. Но передачка попалась знатная… Не дай Бог еще такую ночку и такую передачу…

Он уехал утренним автобусом и только спустя полгода узнал, что председатель в ту ночь умер от сердечного приступа…

Гертруда

Гертруда как раз чистила чеснок, перебирая его и связывая в пучки, чтоб повесить сушить на зиму в сарай, когда во двор зашла Лиля с велосипедом. Лиля была местным почтальоном, разносила новости бумажные и естественно «живые». Причем вторые у нее были, как у любого жителя села, в приоритете. Невысокая, худощавая женщина средних лет, с русыми волосами, серыми веселыми глазами, одетая в джинсы и футболку, она была частым гостем в доме Гертруды. И причиной тому была не только почта. Просто Лиля сама по себе была радушной, милой женщиной, лишенной всяких претензий к «приезжим». С ней было легко и приятно общаться. Ее «серо-пошкарябанный» велосипед, жалобно поскрипывающий при каждом обороте колеса, возил свою хозяйку не один десяток лет, не обращая внимания на такие мелочи как облезлая краска и пришедшие в негодность некоторые детали. Сама Лиля ласково называла его «моя лошадка», так как без него не представляла своей жизни. В любую погоду она каталась на нем по селу, развозя письма, газеты, журналы.