Тони Парсонс: Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Белые руки и нога, отчаянно молотящие в мутной глубине. Тишина, только кровь шумит в ушах. Потом, обхватив его рукой за талию, я вынырнул на поверхность. Матрас был прямо над нашими головами, мне удалось взгромоздить Пэта наверх, я велел ему лежать на животе, а сам с трудом поплыл к берегу, повторяя ему, что все в порядке. Он вцепился в матрас, солнечные очки каким-то чудом не потерялись и сидели у него на носу, и он был слишком перепуган, чтобы плакать.

Наконец мы оказались на берегу.

Насколько страшно было то, что произошло? Родительское сознание обладает бесконечной способностью выбирать наиболее худший вариант. Без проблем. Родители паникуют не из-за того, что происходит, а из-за того, что может произойти.

Для всех, кто находился на берегу, это было страшно в той степени, чтобы отложить лосьоны для загара и книжки «Выбор капитана Корелли» и уставиться на нас, даже когда уже было ясно, что никто не собирается умирать, даже когда мы побрели в наш общий гостиничный номер, соленые от слез и разбушевавшегося Эгейского моря. Для меня это было страшно настолько, чтобы запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Отчетливее всего я запомнил то чувство, когда пытался доплыть до сына, а море, ветер и течение объединились, чтобы оттолкнуть меня обратно к берегу, унося в это же время Пэта в открытое море. Этого я не мог забыть, потому что иногда чувствовал, что это наша история, моя и моего мальчика. Мы пытались достичь друг друга, страстно желали достичь друг друга, но нас удерживало что-то, бывшее сильнее нас обоих.

И сколько ни зови ребенка по имени, это вряд ли поможет.

Но мы все равно это делаем.

Кен Гримвуд сидел в больничной кровати, опираясь на подушку, одетый в рубашку, которая окутывала его тело, словно купол цирка шапито, и когда он весело оскалился при виде меня, то стал похож на новорожденного. На ночном столике в стакане с водой лежала искусственная челюсть.

— Его нашли на автобусной станции, — сказала мне медсестра-филиппинка. — Он был без сознания. Не мог дышать. В руке была сигарета. Мы нашли это у него в кармане.

Она протянула мне визитную карточку с логотипом Би-би-си и моим именем, словно я должен был забрать ее обратно. Я вспомнил, что дал ему ее, прежде чем он покинул наш дом, только потому, что хотел отделаться от него. А теперь он снова всплыл в моей жизни, потому что у него была моя визитка.

— Я его почти не знаю, — пояснил я, понизив голос. — Мы, можно сказать, незнакомы.

Кен засмеялся. Мы посмотрели на него и увидели, что он извлек откуда-то из недр своей объемистой рубашки жестянку с табаком «Олд Холборн» и пачку «Ризла» — папиросной бумаги с фильтром. Должно быть, он был единственным человеком в мире, кто пользовался самокрутками не для курения запрещенных веществ. Он беззубо усмехнулся и, когда медсестра направилась к нему, сунул свои курительные принадлежности под простыню.

— Не вздумай забрать это, милая, — предупредил он.

Она измерила ему давление, покачивая головой.

Когда она ушла, он снова вытащил жестянку с табаком и папиросную бумагу и хитро подмигнул мне.

Я пошел на сестринский пост. Филиппинка была там вместе с крупнотелой дежурной сестрой с Ямайки. Они посмотрели на меня, словно я сделал что-то не так.

— Ваш отец очень болен, — сказала дежурная сестра. — В его легких жидкость, и я не знаю, сколько времени он сможет дышать без посторонней помощи, понимаете? И, надеюсь, вас предупредили, что у него рак в последней стадии.

— Он не мой отец, — сказал я.

— Друг семьи? — спросила дежурная медсестра.

— Я бы так не сказал, — ответил я.

Было ясно, что им нужна эта кровать. Они хотели, чтобы его забрали отсюда. Но они не могли отпустить его, не будучи уверенными в том, что за ним есть кому ухаживать. И я понимал — все это потому, что я имел глупость дать ему свою визитку, и теперь Государственная служба здравоохранения решила, что я буду этим заниматься.

— Я его почти не знаю, — начал объяснять я. — Он был другом моего отца. Я видел его только один раз. Думаю, у него есть дети. Его дети знают, что произошло? Они не могут приехать?

Медсестра взглянула на меня так, словно я предложил сложить его в пластиковый мешок и оставить на мостовой. Но она поговорила с Кеном, и старикан выдал ей несколько телефонных номеров. У него были дочь в Эссексе и сын в Брайтоне. Я быстро достал телефон и начал звонить.

На одном конце был автоответчик. На другом тоже. Я оставил сообщения на обоих — рассказал, что случилось с их отцом, сказал, чтобы приезжали поскорее, чтобы перезвонили мне. Я подержал телефон в руке, ожидая, что он завибрирует в любую минуту. Но он продолжал безмолвствовать, словно детям тоже не хотелось брать на себя ответственность.