Ромен Роллан: Жан-Кристоф (том 3)

Задумалась и Сесиль. Она смотрела на ребенка и почти не помнила, что это не ее ребенок. Благословенна сила воображения, творческая сила жизни! Жизни... А что такое жизнь? Совсем не то, что видно глазам и холодному разуму. Жизнь такова, какой мы ее воображаем. А мерило жизни - любовь.

Кристоф смотрел на Сесиль. Ее грубоватое лицо и широко раскрытые глаза так и сияли всей полнотой материнского чувства - она была больше матерью, чем настоящая мать. Он смотрел и на тонкое усталое лицо г-жи Арно и, как в волнующей книге, читал в нем повесть затаенных, никому не ведомых радостей и горестей, которыми жизнь женщины-жены подчас бывает богата так же, как любовь Джульетты и Изольды. Только больше в ней самоотречения и величия...

Socia rei humanae atque divinae... [Союзница в делах человеческих и божеских (лат.)]

И равно как вера или отсутствие веры, думал он, так и дети или отсутствие детей не составляют счастья или несчастья замужних или незамужних женщин. Счастье - это аромат души, музыка, поющая в тайниках сердца. Прекраснейшая музыка души - это доброта.

Вошел Оливье. Движения его были спокойны; лицо светилось небывалым умиротворением. Он улыбнулся малышу, пожал руку Сесили и г-же Арно и спокойно заговорил. Они следили за ним с дружеским удивлением. Он словно переродился. В одиночестве, в котором он замкнулся со своим горем, как гусеница в коконе, ему тяжким усилием удалось стряхнуть с себя бремя скорби, точно пустую оболочку. Когда-нибудь мы расскажем, как он нашел или думал, что нашел, - высокую цель, достойную того, чтобы отдать ей жизнь, а жизнь была теперь ценна для него только потому, что ею можно пожертвовать. Но таков закон природы: едва в душе он отрешился от жизни, как она вновь возгорелась в нем. Друзья не спускали с него глаз. Они не знали, что же произошло, и не решались спросить; но они чувствовали, что он освободился, что у него уже нет сожалений, нет и обиды на что бы то ни было и на кого бы то ни было.

Кристоф поднялся, подошел к роялю и спросил Оливье:

- Хочешь, я спою тебе песню Брамса?

- Брамса? - переспросил Оливье. - Ты стал играть вещи своего давнего недруга?

- Сегодня День всех святых. День всепрощения, - ответил Кристоф.

И вполголоса, чтобы не разбудить ребенка, пропел несколько тактов швабской народной песни:

...Flir die Zeit, wo du g'liebt mi hast

Da dank'i dir schon,

Und i wunsch', dass dir's anderswo

Besser mag geh'n...

(Благодарю тебя я за любовь,

За ласку и участье;

Дай бог тебе в других краях

Узнать побольше счастья...)

- Кристоф! - сказал Оливье.

Кристоф крепко обнял его.

- Бодрись, мой мальчик, - сказал он, - нам выпал благой удел.

Они сидели вчетвером у колыбели спящего ребенка. И никто не говорил ни слова. А если бы их спросили, что у них в мыслях, то со смирением во взоре они ответили бы только:

"Любовь".