Инна Соловьева: С мамой о прекрасном. Русская живопись от Карла Брюллова до Ивана Айвазовского

Автопортрет

1938 год

Удивительный художник и удивительный человек Константин Коровин. Столько легенд о нем ходило – а он сам был мифотворец, создавал о себе легенды. И одна из таких расхожих легенд гласила, что Костенька – это всеобщий любимец. Его обожал Савва Мамонтов, его обожал друг его Серов, они учились вместе, их звали «Серовины». Дружил он с Шаляпиным – тоже красивая дружба, через всю жизнь прошла. Такое было ощущение, что он был удивительно открытый человек, рубаха-парень, притом на московский лад скроенный, абсолютно московский вариант. И родился он в Москве, и предков своих знал не в первом поколении, и говорил, что жили они на Владимирской дороге, а там существовал такой обычай: гнали по Владимирке каторжников, кто-нибудь подходил из села и спрашивал: «Как зовут?» Тот отвечал: «Емельян» или «Владимир». Так и называли новорожденного. И считали, что это ему принесет счастье. Вот так однажды вышли на эту Владимирку, спросили, кого везут, а везли Емельяна Пугачева. Так прадед Коровина получил имя Емельян. И он знал это и гордился этим.

А вот родитель его, Алексей Михайлович, был из нигилистов. Окончил Московский университет, юридический факультет, был человек нервозный, как тогда говорили – нервический. И конечно, в жизни Коровина было много трагедий. Самая большая трагедия была в том, что, когда ему было 20 лет, отец его покончил жизнь самоубийством (спустя 70 лет в Париже покончит с собой сын Константина Коровина – Алексей Коровин). Первый сын Коровина умер в младенчестве. Коровин никогда не мог себе простить, что не сумел создать такие условия, при которых мог бы достать такие деньги, чтобы сын выздоровел, вылечился. И свою совершенно сумасшедшую любовь он перенес на второго ребенка – Алексея, который тоже стал инвалидом, упав со ступеньки трамвая в 1915 году.

Северная идиллия

1892 год

Парижское кафе

Вторая половина 1890-х годов

Проблем в жизни Константина Коровина было много. Тяжелые отношения были с женой, но все-таки они были, и он сохранил их до конца своей жизни. И радостная, сочная, колоритная живопись Коровина ничего не рассказывает не только о его нелегкой жизни, но и о тех исторических событиях, свидетелем которых он был. Ни о революции 1905 года, ни о Первой мировой, империалистической войне, ни о лишениях, которые Коровин пережил после 1917 года. Нет ничего этого в его картинах. Нет более радостного по мироощущению художника, чем Константин Алексеевич Коровин.

Серов говорил: хочу писать радостно, хочу писать красиво. Хотел. Но вот только «Девушка, освещенная солнцем» и «Девочка с персиками». А потом он говорил, что ничего более радостного, лучшего и не создал. А Коровин хотел и мог, и когда его упрекали в том, что он такие красоты пишет, он говорил, что только одно может человеку принести истинную радость – это красота. И он не боялся показывать эту красоту, хотя как же там идейные проблемы, как же страдания народа? А он воспевал красоту.

Танец. Эскиз декорации для постановки балета Ц. Пуни «Конек-Горбунок» на сцене Мариинского театра в Санкт-Петербурге

1912 год

Конечно же, Коровину повезло. Потому что его учителями в Училище живописи, ваяния и зодчества были Саврасов и Поленов. Саврасов – мастер лирического пейзажа, пейзажа настроения. Поленов – уже с европейским уклоном преподаватель и человек, личность масштабная и интересная. Много они дали ему. И нечто абсолютно, глубинно русское, и европейский налет. Удивительно, как бывает, что к человеку какой-то ярлык буквально прилипает. Когда вспоминают Коровина, сразу говорят: первый русский импрессионист. Поленов в свое время, когда увидел его работы, подошел к Коровину и спросил: «Вы импрессионист?» Коровин ответил: «А это что такое?» Темперамент его, видимо, не укладывался в прокрустово ложе искусствоведческих дефиниций. Видимо, темперамент выдавал его. Его кисть свободна, мазки плотные, его живопись трудно видеть с близкого расстояния, она выявляется тогда, когда ты отходишь от нее. Коровин – прекрасный колорист. Суриков, когда смотрел его работы, говорил: ну вот вам, пожалуйста, есть колорист – есть художник, нет колориста – нет художника.