Роберт Шеррифф: Конец пути

Осборн: Представляю, как вы веселились и подзуживали его, ну и восхищались его геройством!

Гарди: Да нам и не надо было его подзуживать.

Осборн: Это да, но ведь наверняка все думали, как лихо это у него получается. (Пауза) Так или нет?

Гарди: Ну, естественно, как-то так невольно получается, что восхищаешься таким парнем, особенно, тем, как он сам потом, без посторонней помощи, домой идет.

Осборн: Когда такой офицер, как Стэнхоуп, имеет здесь репутацию пьяницы, он превращается в посмешище. Народ готов заплатить за бутылку виски только ради удовольствия посмотреть, как он будет напиваться.

Гарди: Ты, конечно, человек предвзятый. Ведь это тебе приходится потом укладывать его в постель.

Осборн: Все это напоминает зевак на петушиных боях — сидят и смотрят, как парень напивается до беспамятства.

Гарди: Ладно, черт с тобой, людям действительно здесь скучно, должны же они как-то развлекаться. То есть я хочу сказать, что Стэнхоуп действительно стал посмешищем. И действительно чертовски любопытно наблюдать, как мужик напивается — стакан за стаканом. Кажется, он даже не поехал домой в свой последний отпуск, да?

Осборн: Не поехал.

Гарди: Должно быть, подумал, что не стоит в таком виде встречаться с папочкой. (Пауза) Ты хоть знаешь, что его отец — деревенский викарий?

Осборн: Да, знаю.

Гарди: Представляешь. Стэнхоуп приехал бы в отпуск в свою деревню чайку попить! Он, кажется, в Париже был?

Осборн: Да.

Гарди: Бьюсь об заклад, это был еще тот отпуск!

Осборн: Гарди, тебе известно, сколько времени Стэнхоуп провел на войне?

Гарди: Порядочно, я знаю.

Осборн: Почти три года. Он прибыл тогда сразу после школы, когда ему было всего восемнадцать лет. А в этой роте он уже год — и все это время на передовой. Он ни разу не отдохнул. Другие только прибудут, тут же подхватывают какую-нибудь болячку, бегут в лазарет и сразу же возвращаются домой, и только юный Стэнхоуп месяцами тянет лямку без передыху.

Гарди: Да я знаю, он парень неплохой.

Осборн: Я видел однажды, как он весь день пролежал в окопной лихорадке, а потом всю ночь провел в карауле.

Гарди: Да знаю я, знаю, он мировой парень!

Осборн: И за то, что он до сих пор не сбежал с передовой, и что его нервы ни к черту, его прозвали пропойцей.

Гарди: Не пропойцей, а просто говорят, что он крепко пьет. А насчет его нервов, ты прав. Они у него ни к черту. Последний раз, когда мы на отдыхе играли в бридж что-то там произошло, не помню, что именно, но только он вдруг как вскочит и все стаканы со стола сбил — кулаком. Совершенно не владел собой, а потом как будто разом пришел в себя и расплакался.

Осборн: Да, я знаю.

Гарди: Это кто тебе рассказал?

Осборн: Он сам и рассказал.

Гарди: Правда? Мы-то старались все это дело замять. Просто, я это к тому, в каком состоянии он находится. (Встает и надевает ранец. Пауза) Знаешь, Осборн, тебе надо бы быть командиром.

Осборн: Ерунда!

Гарди: Правда, правда. Это видно за километр. Я знаю, Стэнхоуп — храбрый и все такое, но, черт побери, ты же старше его вдвое, да и потом ты такой разумный старик.

Осборн: Не будь свиньей. Он был командиром, когда я еще даже не записался на фронт. С его опытом он стоит дюжины таких, как я.

Гарди: Да ты лучше меня знаешь, что командиром должен быть ты.

Осборн: Нет, он непревзойденный командир. Он бы уже мог командовать батальоном, если бы…

Гарди: Вот именно, если бы… (смеется) .

Осборн: Ладно, кончай смеяться. Что еще осталось передать?

Гарди: Да нечего больше.

Осборн: А журнал?

Гарди: О Господи! Ну, ты и зануда! Ладно. Вот, возьми. (Находит среди бумаг журнал) . Заполнен до последней минуты. Вот моя последняя запись: «17.00–20.00. Все спокойно. Немецкий летчик перелетел через окопы. Убил крысу».

Осборн: Летчик убил крысу?

Гарди: Да нет, осел, я убил крысу. Ладно, допивай свое виски, я хочу упаковать кружку. Оставляю тебе последнюю каплю в бутылке.

Осборн: Спасибо. (Допивает виски и отдает кружку Гарди) .

Гарди: (укладывая кружку) Ну, я пошел.

Осборн: Ты что, не дождешься Стэнхоупа?