Эдуард Говорушко: Садовник

...На первом курсе университета я узнал, что ушел из жизни дед Андрей. Приехав на каникулы три месяца спустя, я зашел к тетке Татьяне выразить свое сочувствие, погоревать вместе с ней. "Как вам живется без мужа, тетка Татьяна?" - "Ой, добра, сынок! Теперь, когда он умер, так добра стало, что тому, кто за меня помер бы, десять рублей бы дала! Ничога не скажу, за молодым я за ним как за каменной стеной жила, но я с ним почти десять годов промучилась, а три последних он даже с постели не вставал. Ен и сам был рад, что Бог наконец решил забрать его к себе".

И она была совершенно искренней. Не боялась, что кто-то ее осудит. Да и кто мог бросить в нее камень? Все в деревне знали, что лучшей жены и сиделки деду Андрею и пожелать трудно. А тетка Татьяна, Андрюша, сама того не подозревая, дала мне очень важный урок, которому я пытаюсь следовать всю жизнь. В любой, даже самой трудной ситуации надо сделать все от тебя зависящее, чтобы повернуть дело к лучшему. А не вышло - постараться улыбнуться и идти дальше.

Ты вот, Андрюша, живешь в атмосфере всеобщей любви, и разрешается тебе почти все. У Юли с Брюсом, да и у нас с бабушкой, такой принцип: дети и внуки никогда нам не мешают. В любой момент ты подходишь к любому из нас, и каждый с готовностью отвлекается от любого дела, чтобы выслушать тебя, ответить на твой вопрос или помочь тебе. Ты любишь помогать на кухне: раскатывать тесто, печь блины, выжимать соки и даже разводить для сестрички молоко из "формулы". И тебе никогда в этом не отказывали, ты никогда не слышал: "Не путайся под ногами". Наказывают тебя тоже своеобразным способом - отправляют посидеть на лестницу и задуматься о своем поведении. Оказавшись однажды на лестнице, ты спросил, как наказывали меня в детстве. Стоило мне лишь по своей наивности заикнуться про отцовский ремень, как твоя мама, знающая об этом лишь понаслышке, тут же притормозила меня...

Не уверен, нужно ли тебе побывать со мной в очень трагичном для меня сне. Я бы назвал его "Преступление и наказание". Первые деньги я украл у родителей, чтобы купить на них скворечник у весьма предприимчивого деревенского переростка. Очень мне хотелось, чтобы и у меня жили скворцы, а скворечник у меня никак не получался. Все было замечательно: я затянул скворечник на липу, в нем поначалу поселились воробьи, а потом прилетела пара голосистых черных птиц и прогнала нахалов. И родители пропажи не заметили. Потом я купил себе рогатку... А когда научился читать, стал брать напрокат книги, которые тот же ловкий предприниматель одалживал у своего старшего брата, пользовавшегося библиотекой сельхозтехникума, расположенной в бывшем помещичьем имении в десяти километрах от нашей деревни. Риск был большой: мать довольно часто наказывала нас за любую провинность и непослушание широким отцовским ремнем.

Я боялся даже представить, что будет со мной, если воровство раскроется. Но бог миловал и пропажи денег до поры до времени не замечали. За книги мне тоже попадало. Я мог так увлечься чтением, что забывал про уроки, не слышал, как мать просила принести воды из колодца или присмотреть за младшим братом. Вот почему это увлечение днем довольно строго дозировалось. А в десять вечера мать просто гасила свет, игнорируя мои слезные просьбы дочитать страницу...

Но вот однажды мне пришла в голову мысль, что читать можно и под одеялом, если воспользоваться электрическим фонариком. И я сделал очень солидный заказ своему поставщику, под который взял в платяном шкафу, где мать хранила отцовскую зарплату, целых двести рублей. Фонариком я пользовался две ночи, пока мать все же не заметила исчезновения денег. Наказание было жестоким: отцовский ремень так исходил мое мягкое место, что целых три дня мне было трудно сидеть... Принял мужское решение: с воровством завязываю.

А через два месяца опять исчезла сторублевка. Конечно, в мою невиновность никто не верил. Снова получил под завязку. Еще спустя неделю нас впервые повезли в Бобруйск фотографироваться. Ехали мы в пустом детском вагоне, и, когда пересекали длиннющий железнодорожный мост, мать взяла меня за хатыль, открыла дверь вагона и вывела на подножку.

- Признавайся, ворюга, а то полетишь вниз!

Я здорово перепугался, но признаваться было не в чем. Нас, троих братьев, сфотографировали крупным планом. И до сих пор, когда вижу на этом снимке стриженого, ушедшего в себя пацана в модной тогда вельветовой толстовке, на глазах появляются слезы.

К Пасхе решили сделать перестановку в квартире, и я помогал маме передвигать шкаф. А под ним оказалась... злополучная сторублевка. Со мной была истерика, рыдала и прижимала меня к себе мать. Всю жизнь я периодически вижу во сне мчащийся сквозь стальные фермы поезд, мелькающую далеко внизу воду... И чувствую ту самую острую обиду. И все же я люблю своих отца и мать. И всегда жил и живу так и таким, каким бы они хотели меня видеть. И знаешь, Андрюша, почему? В юности, начитавшись мало издаваемого тогда Достоевского, я попытался понять, почему мать так жестоко с нами обращалась. И понял, что она нас очень и очень любила. И хотела, чтобы мы выросли людьми - так она говорила, пропуская само собой понятное слово "хорошими". Но была уверена, что, будучи малограмотной, она "людей" из нас сделать не сможет, если, не дай бог, умрет отец. А отец был комиссаром партизанского отряда, а перед этим пережил плен и побег из плена. И пришел из партизан с больным сердцем в сорок четвертом, после освобождения деревни от фашистов. И бывало, срываясь из-за наших шалостей и непослушания, тут же хватался за грудь и глотал валерьянку. Так вот, чтобы он не "рвал себе нервы", мать наказывала нас "поперед батьки" и без него. Я это понял и давно простил свою мать, но вот поцеловать ее впервые заставил себя в 32 года. Потом до самой ее смерти было между нами все хорошо и понятно. А твоя мама и бабушка каждый день ходят обцелованные тобой, да и мне, признаться, кое-что перепадает. И ты нас очень трогаешь тем, что регулярно признаешься в любви всем нам, даже собаке Малышу, твоему четвероногому другу. Вчера, например, я подслушал, как ты сказал бабушке: "Наташа, я так тебя люблю, что даже сердце умирает!" (У тебя вдруг появилась милая привычка называть нас всех по именам.) Бабушка тебя поправила: "Замирает!" И не только потому, что так правильнее, но и потому, что ученые говорят: чем позже ребенок узнает о смерти и словах, ее характеризующих, тем он психологически здоровее. "Нет, бабушка, именно умирает. Но ты не бойся, оно никогда не умрет, потому что любовь никогда не кончается!"