Владимир Динец: Азия на халяву

— здесь было всего тридцать градусов, а к вечеру «тропическое» солнце нагревало воздух почти до нуля. Вдоль поросшей рябиной поймы реки потихоньку тянулись на север стаи чечеток. В зарослях кедрового стланика, который по вечерам, чувствуя оттепель, приподнимался из снега, жили шустрые горностаи и пушистые зайчики. Гуляя по тайге, едва не получили коллективный инфаркт, вспугнув из лунок стайку каменных глухарей. Особенно здорово было ночью — кругом пересвистывались ястребиные совы, а где-то внизу выли волки. Мы несколько запутались, высчитывая, насколько отличается местное время от Гринвича, но знали, что затмение будет утром. Поскольку днем из Тынды уходил последний на этой неделе самолет в Комсомольск, решили потихонечку идти в сторону города и посмотреть «спектакль» по дороге. Главное было не дойти слишком быстро. «Клиентам» особенно хотелось увидеть комету в момент затмения — вроде бы раньше это никому никогда не удавалось. А в городах с их фонарями и смогом кометы видно очень плохо. На всякий случай мы вышли до рассвета и медленно побрели по тропе, то и дело оглядываясь на восходящее солнце. До аэропорта оставалось километров десять, когда на краюшке солнца наконец-то появилась долгожданная выемка. Погода была словно на заказ — двадцать градусов мороза, темно-синее, как высоко в горах, небо, ни ветерка. Через час от солнца остался только узенький серп. Начало стремительно темнеть, серп «втянул рожки», превратился в «фасолинку», в искру — и погас. Никогда прежде не видел солнечного затмения и совершенно не ожидал, что это настолько фантастическое зрелище. Вместо солнца на усыпанном звездами небе висел черный круг в золотистом ободке, а от него во все стороны расходились прозрачные голубые лучи короны, причудливо изогнутые по симметричным линиям магнитного поля. Все вместе удивительно напоминало знаменитые изображения Солнца в виде крылатого скарабея на древнеегипетских фресках (позже выяснилось, что такая ассоциация возникала не только у меня). Это чудо длилось три минуты — необычайно долго, в Монголии многочисленные приезжие любители могли рассчитывать только на пятьдесят секунд. Я стоял, наслаждаясь картиной и вслушиваясь в доносившийся издалека волчий вой. Белая сова бесшумно, словно призрак, пронеслась над нами, испуганно пискнула синичка в лесу… Между тем мои спутники развернули лихорадочную деятельность: фотографировали солнце разными камерами, глядели на него в маленький телескопчик (по-моему, без него или в обычный бинокль вид куда лучше), высматривали комету. Ее и вправду было видно, но плохо — затмение проходит узкой полосой, поэтому небо с двух сторон подсвечивал зловещий красноватый отблеск с горизонта. Наконец у края черного диска сверкнула яркая искра, радостно заорали у реки голубые сороки, и все пошло в обратном порядке. Только в самолете выяснилось, что двое из четырех «клиентов» обморозились. У самого молодого, из Гонконга, пострадали нос и щеки, чему он был несказанно рад. «Расскажу всем, что обморозился в Сибири — девчонки просто отпадут…» Молодой канадец обморозился в том месте, которое соприкасалось с металлической молнией в ширинке, и был мрачен как туча — ведь ему похвастаться будет куда трудней, да и ходить больно. По расписанию самолет должен был делать посадку в Эвороне, но оказалось, что тамошнюю полосу приспособили под автодром для обучения вождению — пришлось лететь прямо в Комсомольск. Оттуда я свозил ребят на горное озеро Амут — пожалуй, самый красивый уголок Приамурья. Тут, в царстве густых пихтовых чащ, весна уже шла полным ходом. Черные петушки-дикуши с тихим гудением зависали над полянками (так у них проходит токование), журчали в кустах стайки амурских свиристелей, а в лиственничниках вовсю распевали кукши — они начинают насиживать кладки, когда еще стоят морозы. Следы кабарог, изюбрей и колонков тянулись по мягким сугробам, скрывающим бурелом. В Хабаровске мы расстались. «Клиенты» улетели в Пекин, а я — в Приморье. Лица у жителей края были такие же мрачные, как на БАМе, но поражало обилие иномарок на улицах поселков и коммунистическое изобилие на прилавках. До конца отпуска осталось несколько дней, так что я успел погулять по Уссурийскому заповеднику (где снега было по уши) и Кедровой Пади (где он лежал только в горах). Прощальное свидание с любимыми уголками порадовало: таежные поселки заметно опустели, и живности в лесах стало намного больше. Хотя со времени последнего снегопада не прошло и недели, снег был истоптан следами во всех направлениях. Вот глубокая траншея, пробитая шедшим за стадом кабанов тигром, вот «квадратик» на месте приземления белки, удиравшей от куницы-харзы, вот длинные прыжки пятнистых оленей, шарахнувшихся от вспугнутого ими же зайца — единственная книга, которую никогда не надоест читать. По ночам чудесные встречи выпадали мне при свете молодой луны и ставшей почти родной кометы: леопард, интеллигентно пробирающийся через сугробы, пара длиннохвостых неясытей, перекликающихся в кроне старого кедра, «танцы» летяг в ветвях. Днем солнце зажигало среди леса красные фонарики — гроздья ягод лимонника, на снег выползали крошечные морозостойкие насекомые — ледничники, к вытаявшим трупам косуль слетались огромные, жутковатого вида птицы — грифы и орланы. Я словно попал в совершенно незнакомую страну. Вот бы остаться здесь до мая, когда прилетят японские журавли, расцветут дикие абрикосы, и каждый день будет приносить больше интересных событий, чем все газеты за год… В Москве весна, казалось, не начнется никогда. Только веточки рододендрона, привезенные из Северобайкальска и поставленные в воду, покрылись было бутонами — но первые цветки быстро завяли в духоте квартиры. Ничего, еще насмотримся — май мы решили провести в Непале, а там из них целые леса. Интернет позабавил известием, что в день затмения в Монголии был снежный буран и никто ничего не видел — в результате мое сообщение об одновременном наблюдении кометы и солнечной короны попало в доклад НАСА. А в почтовом ящике ждала открытка из ОВИРа, извещающая, что готов мой паспорт для постоянного выезда.