Мор Йокаи - Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

Я находился посреди густой дубравы. Откуда-то издали проникал меж деревьев отсвет вечерней зари. На мне были те же лохмотья, в которых я шел из Бердичева в Лемберг. Только на сей раз не для маскировки. И костыль лежал рядом — но пустой.

Я поплелся в том направлении, откуда шел свет, и выбрался на опушку. Ни вблизи, ни вдали не видать было человеческого жилья. Я находился, вероятно, в нескольких днях пути от польского стольного града — места моего взлета и позорного падения. Оглядев лохмотья, в которых я вышел из монастыря, я легко мог бы поверить, что все лембергское приключение — лишь дурной сон. Если б не контрдоказательство: толстый ошейник, что не поддался ручонкам ангела, прочно обхватывал мою шею.

(— Да, знаменательная история, — задумчиво проговорил князь. — Чудесное освобождение злодея провидением небесным.

— Мое мнение такое, — поморщился советник, — все произошло далеко не так сверхъестественно, как это следует из рассказа обвиняемого. Вернее всего, гайдамацкий пастырь, подкупленный княгиней, освободил его из темницы. Кандалы-то он сумел распилить, а с железным ошейником ничего не вышло. Потом хитроумная княгиня нашла способ доставить мошенника в лесную чащу, да и нищенские лохмотья подбросила.

— Тем не менее, — упорствовал князь, — я настаиваю, что все произошло так, как поведал reus, иначе и быть не могло. Известно, что знаменитые разбойники с помощью руки нерожденного младенца разбивали оковы и замки и даже становились невидимыми. Умудренный в криминалистике припомнит немало подобных казусов.)

— Я остаюсь при своем утверждении, — взял слово обвиняемый, — так как с той минуты, куда бы я ни шел, на моем левом плече сидел белый голубь. И все время ворковал, шептал мне на ухо. Поверну я голову посмотреть на него — он перелетает на правое, хотя предпочитал сидеть на левом плече.

(— И сейчас белый голубь сидит на твоем плече? — осведомился князь.)

— Нет его больше со мной, — горько вздохнул обвиняемый. Позднее расскажу, как я потерял его.

(— Спасение произошло явно благодаря чуду господню, — решил князь. — А стало быть, jus humanum [25] Человеческое право (лат.). не должен противоречить gratia divina. [26] Милость господня (лат.). Значит, этот грех обвиняемому не засчитывается.)

В грязных лохмотьях, с костылем в руке, железным обручем на шее и белым голубем на плече — куда, в какую сторону податься? Лохмотья да костыль пригодились бы, вздумай я попрошайничать, но железный ошейник?.. Что скажу, как я объясню, откуда взялось сие украшение? А белого голубя чем оправдать?

Отвратителен показался мне этот мир мерзопакостный, и погрузился я в раскаяние. Решил я искупить свои грехи: поселиться здесь, в лесной глуши, стать отшельником и во имя чудесного спасения вести жизнь аскета.

Недолго бродил я в чаще, пока нашел ручей с великолепной свежей водой. Огромный столетний дуб раскинулся над ручьем, и дупло в нем было вполне достаточное для того, чтобы человеку поместиться. Из мхов и травы соорудил я и ложе.

И насчет пищи для отшельника позаботился господь. Орехов простых да земляных полным-полно, да и грибов в избытке. Дикие пчелы дарят отшельнику мед, а начнут опадать дикие яблоки, так и вовсе изобилие снизойдет.

Меж двух больших камней соорудил я крест из крепких сучьев и молился пред ним утром, в полдень и вечером. Ежедневно долго бродил по лесу, собирая всякие припасы на зиму. В результате накопил я в своем дупле множество сушеных плодов, орехов и земляных груш. К великой моей радости, близ верхушки дуба обосновались лесные пчелы. Вот и сладость отшельнику. На берегу ручья нашел я кустарник с малиной и готовил повидло, которое хранил в тщательно отделанных туесках из сосновой коры. Святой обет предписывал мне жить тем, что бог ниспошлет, и не бросать отшельнической жизни. Одна только мысль меня тревожила: согласно пророчеству Мады мое покаяние должно продолжаться до первого доброго деяния, за которое мне скажут «да вознаградит тебя господь». Но если я проведу всю жизнь у ручья и ни одна душа про меня не узнает, как смогу я сотворить благое дело и заслужить отпущение грехов. Значит, надо, не покидая стези одиночества, дать знать людям о своем существовании.

Я нашел два широких плоских грифельных камня, привязал их друг подле друга к суку ремешками из липовой коры; третий камень служил языком сему первобытному колоколу. Звонил я на дню трижды: утром, в полдень и вечером. Гул разносился далеко — если где-нибудь в округе живут люди, они непременно услышат звук колокола из чащи лесной.