Виктор Смирнов: Поединок в горах

Я стискиваю горячие виски ладонями. Так вот что ты за птица, Костюков! А я тебе верил. Удивлялся мягкотелости, добродушию. Оказывается, ты заодно с Пономарем. Теперь мне многое становится ясным. И это таинственное уменье Петюка «организовать» новую машину. И «зеленая улица» для любимчиков, заботливо охраняемых главинжем. И результаты расследования по моему заявлению о покрышках.

Видно, любимчики, хватающие немалые барыши, не остаются перед тобой в долгу, главинж… Поздно я догадался. Теперь Костюков с полным основанием может уволить меня. И даже отдать под суд. Никто не сможет сказать, что он неправ.

А мне какая может быть вера? Аварийщик, никудышный шофер.

— Ну ладно, парень, сейчас вытащим, — утешает меня тракторист. — а завтра езжай в Кадыр, там пивоваренный заводишко есть. Примут сахар… Все же легче будем выплачивать.

Костюков полон сочувствия. Он хочет помочь водителю, попавшему в беду.

Без отдыха я гнал машину в Кадыр, на пивзавод и обратно. Голова кружится от усталости. Рыхлой, студнеобразной массой Костюков прилип к письменному столу. Он заполняет весь кабинетик. Лицо его кажется огромным.

— Так, говоришь, сдал сахар, Михалев?

— Сдал. Семь копеек за килограмм.

Главинж бойко щелкает на счетах, как из пулемета стреляет. Щурит на меня глаза — будто целится. Удобная ты мишень, аварийщик Михалев.

— Значит, с тебя причитается еще четыреста пятнадцать целковых.

Счеты сияют цветными пластмассовыми кругляшками. Счеты — бездушный предмет.

— Ну, вот что, Михалев. Не хочу тебя обижать. Пиши заявление по собственному желанию и уезжай. А мы как-нибудь спишем этот сахарок…

Голос у Костюкова медоточивый, словно впитавший всю сладость загубленного сахара.

— Войди в положение: аварийщика я держать не могу. Тракт у нас отдаленный, опасный. Нужны проверенные ребята.

— Я никуда не поеду.

Добродушие уступает место начальственному гневу.

— В таком случае, сам понимаешь, придется с тебя потребовать. Через суд. Неприятный получится момент для твоей биографии. Ты еще молодой, только начинаешь жить. Езжай себе домой с богом, пока не передумал.

Я смотрю ему в глаза. Костюков отводит взгляд, поигрывает счетами.

— Вы знали, по какой дороге посылаете меня. Я здесь недавно. А вы знали. И не сказали ничего.

— Нет, вы послушайте его! — Костюков обращается к плакатам на стенах, призывая их в свидетели неожиданного кощунства. — Так, по-твоему, я виновен в аварии? Ох, Михалев! Да разве можно, оправдывая себя, возводить клевету на другого? Кто тебе поверит, Михалев?

Он прав. Никто не поверит, и это будет справедливо. Мне следовало сразу раскусить подвох в этом задании. А сейчас я обезоружен.

— Подумай, Михалев. Даю тебе возможность уехать спокойно.

— Я останусь. У меня здесь много неоконченных дел.

— Каких дел?

Я не располагаю ни одним достаточно проверенным аргументом, чтобы прижать его к стенке и заставить отступить. Но все равно сдаваться не собираюсь.

— Я не уеду.

— Хорошо. Не обижайся, если что. Да, постой, Михалев. А как у тебя вообще-то с моральным обликом? Я, правда, пока не занимался этим вопросом, но, говорят, ты каждый рейс на метеостанцию заезжаешь. Вместо того чтобы, понимаешь ли, опережать график…

Я выхожу, тихо прикрыв за собой дверь. Пусть знает, что меня не так-то легко вывести из себя.

В коридоре меня ждет встревоженный Стрельцов. Он только что вернулся из рейса.

— Мне все уже известно, Михалев! Ты не волнуйся. Деньги за сахар мы соберем.

— Разве в этом дело, Стрелец?

Я рассказываю ему о результатах поездки к корреспонденту. Володька морщит лоб, собираясь с мыслями. Тяжелодум, он должен сначала переварить этот ворох новостей.

— Так-так… Расчет у Костюкова тонкий. Хочет нас скомпрометировать. Ты знаешь, что меня тоже снимают с машины?

— Тебя?

— Ну да. За случай с Петюком. Тихонький главинж «статью» пришил: задержал, мол, лучшего водителя, дискредитация передовиков, грубая политическая ошибка… Такого наговорил — арестовывать впору. Теперь тебе все ясно? Костюков выстрелил дуплетом.

Ясно как нельзя более. Костюков, наверно, уже торжествует победу: заткнул нам рты. Теперь любое наше выступление он постарается расценить как клевету озлобленных нарушителей дисциплины. Он струсил, главинж, но не потерял способности изворачиваться и хитрить. А мы оказались простаками.

— Даже если мы накроем Пономаря, Костюков останется чистеньким. Ты понимаешь, Михалев? Нам необходима помощь Петюка. Я верю, что в глубине души он честный парень. Я ведь рос вместе с ним, знаю…