Михаил Шалаев.: Сокровище Джунаида.

— Значит, так: одно из двух. Надо или оставлять Гульнару в Бекдаше… — Алексей вскинул на него бешеные глаза, но Деревянко опередил: — Или оставить здесь, в Туркмении, все лишнее.

— Что? — не понял Упырев.

— Автоматы, гранатомет, гранаты…

— А-а, — сообразил Леха. — А почему?

— Заметут, — вздохнул Деревянко. — Неужели не понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Упырев. — А куда спрячем?

— Под этим камнем зароем. Приметный. За золотом приедем — и это все заберем.

— Сейчас, — Упырев достал из багажника большой кусок тряпки, расстелил ее на песке и щедро полил автолом. — Так надежнее будет, не пропадет.

Он сноровисто завернул все в промасленную ткань и зарыл сверток под «теремком». Тщательно заровнял землю и удовлетворенно сказал:

— Ну, вот и все…

Они двинулись дальше и вскоре после обеда въехали в Бекдаш. Прежде всего заехали на тот базарчик, где толстый азербайджанец готовил прекрасный шашлык из осетрины. За день непрерывного движения все проголодались, включая Гульнару, и она, несмотря на слабость, тоже съела несколько кусочков рыбы. В разгар пиршества Упырь подошел к шашлычнику, и несколько минут о чем-то с ним шептался. Вернувшись, уселся за столик с каменным лицом и ничего не сказал, хотя Деревянко и Гульнара глядели на него вопросительно.

Все прояснилось, когда пришло время двигаться дальше. Упырев, повез их на берег моря — сказал, что Гульнаре для выздоровления необходим морской воздух. Они с Деревянко уговаривали его не дурить, а ехать дальше, но он так и не тронулся с места до самой темноты, а потом, запустив мотор, спросил у Гульнары:

— Напомни, где тут полицейский участок?

— Зачем?

— Надо!

Девушка ответила:

— Прямо, потом направо и налево.

Упырь подъехал к крыльцу участка, вышел наружу и попробовал дверь на прочность. Второго рывка не выдержала дверная ручка — осталась у Лехи в руке. Тогда он применил старый испытанный инструмент — монтировку. Слегка поддел дверь, пошевелил железякой, и замок не выдержал. Войдя внутрь, Леха включил фонарь, просмотрел содержимое стола и, не найдя нужного, обратил внимание на железный ящик — жалкое подобие сейфа, которое только и могла себе позволить поселковая полиция. Упырев ловко поддел крышку той же монтировкой (до чего полезный инструмент!) — и ящик не устоял. Он быстро отыскал то, что ему было нужно, и вернулся в машину, даже не прикрыв за собой дверь. Перед тем как тронуться, протянул Гульнаре паспорт:

— Держи, — сказал он, улыбнувшись, — и не теряй больше! Твое счастье, что участкового пока нет…

Гульнара сначала улыбнулась, но тут же в глазах ее стало проступать понимание:

— Вы меня оставляете?

— Зачем? Если хочешь — поехали с нами.

Понимание в глазах девушки сменилось удивлением, а потом сомнением:

— И куда ты меня повезешь? — она спрашивала уже только Упырева.

— Ты сама просила не оставлять тебя…

— Просила. А дальше что?

— Не знаю.

— А зачем везешь?

— Так ведь паспорт у тебя теперь есть.

— Ну и что? Сколько можно жить с туркменским паспортом в России? Пока не депортируют? Потом мне будет еще хуже…

— Есть один вариант…

— Какой? Удавиться?

— Нет, — Упырь говорил буднично и спокойно. — Пожениться.

— Дурак! Кто такими вещами шутит?

— Я не шучу. Если не хочешь выходить за меня по-настоящему — можно просто расписаться. Тогда тебе гражданство автоматом будет положено.

— Я не хочу «понарошку».

— И я не хочу.

— А что, ты хочешь на мне по-настоящему жениться?

— Хочу.

— На время, пока гражданство получу?

— Как сама захочешь. Но я хочу насовсем.

— Когда это ты успел решить?

— Не знаю. Наверно, когда тебя ранило. А ты что — боишься, что ли?

Гульнара заплакала. Почему — неизвестно. Кто их, женщин, разберет? Они плачут по любому поводу — с горя, на радостях, из-за любви, и даже от страсти. А иногда — просто, чтобы их пожалели. Поэтому Упырь, плохо разбираясь в побудительных мотивах женских слез, немного переждал, а потом еще раз спросил:

— Так ты пойдешь за меня, или нет?

И тут Гульнара вновь повела себя как истинная женщина, лишний раз подтвердив, что по национальностям различаются только мужчины, а женщины — едины, как пролетарии всех стран. Она спросила сквозь всхлипы:

— А ты меня хоть чуть-чуть любишь?

Деревянко захотелось выйти из автомобиля, чтобы не мешать их беседе, но они ехали на приличной скорости, и такой жест был чреват травмами. А попутчики словно начисто забыли про него: