Василий Катунин - Возвращение Остапа Крымова

Атлантик-Сити был игорным центром Восточного побережья, в отличие от Лас-Вегаса, обслуживающего Запад, в основном Калифорнию. После небоскребов Манхеттена, лоска Беверли Хиллз, шика спидвеев и великолепия американских казино он понял, что больше нигде в мире уже не увидит ничего более крупного, блистательного и богатого. Величественный автобус с кондиционерами и видео через два часа доставил его из Нью-Йорка в этот город, который поражал своим игрушечным совершенством и сказочным размахом. Здесь было мало коренного населения, зато здесь играла половина Америки. Каждые три минуты к входным терминалам десяти крупнейших казино подъезжали авто-лайнеры с веселыми азартными паломниками. И каждые три минуты они увозили их, поклонившихся своему божеству и оставивших ему свои деньги, хорошее настроение и призрачную надежду. Тогда его посетила мысль, что в жизни мы очень сильно отличаемся от американцев, так же, как туркмены отличаются от нас. Но у игорного стола, как в постели, разницы между нациями и людьми уже не было.

Он подумал: «Источник нашей мудрости — опыт. Источник нашего опыта — глупость. А глупость — сама себе источник. Играть в неравные игры — на первый взгляд может показаться глупостью, но на самом деле это что-то среднее между болезнью и развлечением».

Тогда, в Атлантик-Сити, он понял: нашей стране уже никогда их не догнать. Наш удел — варить сталь, развивать вредные производства, выращивать свеклу и подсолнечник, танцевать гопак, хвастать никому ненужным салом и творить в уездном масштабе жалкое подобие этой жизни.

«Все народы закомплексованы на своей идее. Но закомплексованность бедных жалка по своей сути. По одежке встречают не только людей, но и народы».

Игра продолжалась. Силы были не равны. Игроки начинали расплескивать чаши своего терпения и невозмутимости.

«Наша слабость — в силе наших привычек».

Этот веселый белый шарик, несущийся по кругу, всегда имеет преимущество перед человеком чуть менее, чем на три процента. Но эти три процента дают ему возможность жить беспечно и зажиточно. Безмозглый шарик, умеющий считать всего до тридцати шести, всегда оказывается умней высокоинтеллектуального человека, умеющего считать до бесконечности. Шарик, начиненный магнитом, умеет считать всего до одного, но он оказывается умней всех.

«Изобретение денег положило начало безденежью, — подумал он. — Изобретение рулетки позволяет присваивать безденежью точную дату».

Когда стриженный под ежик небритый мужик начал выворачивать карманы в поисках завалявшихся долларов, а другой, седой и длинный, начал посматривать в сторону буфета, прикидывая, не пора ли напиться, он, наконец, определил, что будет делать при следующем ходе. Когда крупье бросит шарик и игроки сделают ставки, то самым последним из всех он поставит на фишку ничем непримечательного джинсового игрока справа. Скорее всего, это будет «зеро».

Так уж вышло, что в Харькове, для такого большого города, крайне мало настоящих достопримечательностей. Случайно забредшего уважаемого иностранца можно за двадцать минут галопом провести по двум-трем заслуживающим внимания объектам архитектуры и культуры, находящимся в районе центральной улицы города — Сумской. Начиная от невезучей Благовещенской церкви, через площадь Конституции с импровизированной художественной выставкой, мимо сомнительной архитектурной ценности Струи, служащей визиткой города, вдоль громады Оперного театра и далее сквозь монументальную площадь Свободы до Мемориала, — вся эта тонкая ниточка краеведческой гордости харьковчан простирается всего на восемь километров длиной и сорок метров шириной. Зато по всей огромной территории города — от Основы до Салтовки, от ХТЗ до Павлова Поля — сплошняком раскидана главная достопримечательность этих краев. Это — женщины.

Такого обилия симпатичных, милых, сексуальных, эффектных, красивых и невыносимо красивых женщин, как магнит притягивающих внимание мужчин, обладающих зрением и хотя бы одним единственным мужским гормоном, не встретишь ни в одном городе бывшего СССР. Остап не был коренным харьковчанином и мог высказаться по этому вопросу объективно. Такого количества красивых дам, приходящихся надушу населения, Остап не встречал ни в Нью-Йорке, славившемся своим огненным смешением рас, ни в Рио-де-Жанейро, где отдельная часть женского тела возведена в ранг святого места, ни в Варшаве, где прокуренные и накофеиненные дамы давно уронили былую славу города. Харьковчане в прошлом слыли для москвичей южанами, для западенцев — москалями, для крымчан — хохлами, для средней полосы России — цеховиками, наглядчиками и фотоволынщиками. И в то же время везде этот город считался своим. В Перми, Соликамске, Павлограде и Дербенте могли не знать о Черкассах, Сумах и Ивано-Франковске. Но Харьков знали везде. И если бы в Африке носили куртки на искусственном меху, увлекались наглядной агитацией, продавали и покупали «березочные» чеки и любили вешать на стены ретушированные портреты всех своих родственников, то и для Черного континента Харьков был бы родным. Так уж получалось исторически, что в городе всегда водились мужчины с деньгами, а это всегда было верной приметой, что где-то рядом должны водиться красивые женщины. Универсальность и интернационализм Харькова удивительным образом отразились на общем стереотипе населения. Город, в котором хорошо жилось хохлам и евреям, армянам и русским, силою влечения полов отковал неповторимый облик своего горожанина. И особенно это касалось женщин. При весьма скудных материальных возможностях большинства харьковчанок, используя внешние данные, любую пору года, непонятно откуда берущийся вкус и безразмерную гамму макияжа, делали невыносимым праздное гуляние безлошадных мужчин и повышали аварийность на улицах города. Справедливости ради надо сказать, что закон сохранения баланса действовал и здесь. То есть, стоило многим открыть рот, как они резко начинали терять баллы. Ну а в общем, как только наступал май, в городе было на что посмотреть.