Майн Рид: В дебрях Борнео

Одно из деревьев, почти посредине острова, особенно бросалось в глаза своим внушительным видом. То был настоящий патриарх лесов, с необъятной кроной, поддерживаемой огромным количеством стволов. Однако оно привлекло внимание наших героев не столько своими размерами, как тем, что именно из чащи его ветвей и неслись те самые голоса, на которые они держали путь.

Там должно было находиться логово рыжего чудовища, а значит, и он сам со своим семейством.

Схватив ружье и шепотом приказав малайцу следовать за собой, капитан Редвуд решительно направился к дереву, сулящему близкий конец погони.

Вскоре оба уже стояли среди стволов-корней баньяна. На горизонтальных ветвях его было сооружено нечто вроде большой платформы, под которой тень, бросаемая густой кроной дерева, была еще темнее.

Сэлу сразу же узнал в сооружении логово, или, как его называют, насест миас ромби. Он часто видел такие гнезда в лесах Суматры, где водится если и не эта же самая, то, во всяком случае, очень близкая к ней порода обезьян.

Дерево было невысокое, но с широко раскинувшимися ветвями, так что гнездо, устроенное из переплетенных между собой ветвей с настилом из травы и листьев, находилось не выше двадцати футов от земли.

Бесшумно, будто два призрака, скользили Редвуд и Сэлу в царящем вокруг полумраке; темнота благоприятствовала им, и вскоре нашлось удобное для наблюдения место.

Они взобрались на далеко выдающийся сук соседнего дерева, так что головы их оказались на одном уровне с гнездом.

При виде происходящего там сердце несчастного отца болезненно сжалось.

На платформе лежала Нелли. Во мраке особенно ярко выделялось белоснежное личико девочки, обрамленное золотистыми локонами. Платье изорвалось в клочья, и местами виднелось обнаженное тело.

Девочка лежала так неподвижно, что казалась мертвой. Сколько ни вглядывался капитан, он не мог уловить в ней ни малейшего признака жизни; глаза ее нельзя было различить в темноте; Редвуд не видел, открыты они или нет, но был уверен, что они закрыты навеки.

Возле Эллен сидели три похожие на человеческие, но отвратительно страшные фигуры, покрытые длинной рыжей шерстью, очень густой и косматой. В одной из фигур, самой большой, капитан узнал похитителя своей дочери. Вторая фигура, поменьше, была, очевидно, женой рыжего чудовища; третья, совсем еще маленькая, но как две капли воды похожая на больших обезьян, была их детенышем. Ее-то скулящий плач и слышали путники яснее всех остальных голосов.

Старый орангутанг, утомленный борьбой с гавиалом и продолжительным бегством, сидел, скрючившись, на корточках и, казалось, спал. Обе другие обезьяны бодрствовали.

Мать время от времени подхватывала детеныша на руки и, грубо приласкав, снова отпускала его, и он продолжал свою дикую пляску вокруг тела Эллен, проделывая самые невообразимые прыжки и поминутно останавливаясь, чтобы зубами и когтями оторвать лоскут от ее платья. Детеныш забавлялся.

Это было страшное, ни с чем не сравнимое зрелище.

Редвуд не стал долго смотреть. С него было достаточно беглого взгляда, чтобы оно навсегда запечатлелось в его душе до мельчайших подробностей. Он поднял ружье, собираясь выстрелить в рыжего сатира, казавшегося ему самым опасным из всего семейства.

Еще миг — и пуля поразила бы спящего гиганта. Но Сэлу придержал капитана за руку.

— Не надо стлелять, капитан! — прошептал он. — Сэлу стлелять. Сумпитан лутьсе, сем пуля. Лузье бум, бум! Лазбудит миас ломби. Сумпитан тихо стлелять. Сэлу убьет всех тлоих.

Уверенность, с какой убеждал его малаец, подействовала на Редвуда. Он опустил винтовку и предоставил Сэлу поступать как ему заблагорассудится.

Заняв место капитана, откуда открывался вид на столь мучительную для Редвуда сцену, малаец лишь мельком взглянул на нее. Но и этого беглого взгляда оказалось вполне достаточно, чтобы он мог наметить первую жертву. Выбор его пал на ту же самую обезьяну, которой капитан только что собирался послать свинцовый гостинец.

Прижав к губам отверстие заряженного сумпитана и сильно в него дунув, малаец выпустил отравленную стрелу.

Она вылетела с такой быстротой, что даже при полном дневном свете произвела бы впечатление ружейной вспышки, и неслышно промчалась в окутывающей гнездо темноте.

Полет сумпита столь же беззвучен, как полет ночной совы.

Капитан и малаец услышали, правда, звук, но то был не выстрел. До них донеслось ворчанье орангутанга; почувствовав, как что-то кольнуло его, и приняв это, вероятно, за укус москита или осы, он почесался. Обнаружив обломок стрелы, обезьяна раздраженно шевельнулась, однако не нашла нужным прерывать свой сон. И даже после того, как в ее тело вонзилась вторая, а затем и третья стрела, она каждый раз ограничивалась почесыванием уязвленных мест: начинало сказываться наркотическое действие яда, которое должно было вскоре окончиться непробудным смертельным сном.