Посетив прежние мои места в окрестных лесах, я обнаружил, что и здесь произошли большие перемены, и, с моей точки зрения, к худшему. Покров кустарников и лазящих растений, которые прежде, пока предместий не коснулись ни топор, ни лопата, могли буйно разрастаться, образуя сплошные одеяния и обширные массивы на лесных опушках, был теперь почти начисто вырублен, и в некогда чистых и пустынных лесах отряды рабочих все еще прорубали уродливые грязные дороги для повозок и скота. По обочинам этих новых дорог воздвигались дома и фабрики. Благородные лесные деревья были срублены, их обнаженные, обгорелые стволы, оставались лежать среди золы, грязных луж и куч поломанных веток. Мне пришлось нанять негритенка, чтобы он показал мне дорогу к моей любимой тропинке около Уны, которую я описал во 2-й главе: новые расчистки совершенно уничтожили старые лесные дороги. От великолепного леса на Уне в первобытном состоянии сохранилось ныне всего несколько акров. По другую сторону от города, близ старой дороги к рисовым крупорушкам, несколько десятков лесорубов прорубали по заданию правительства широкую проезжую дорогу через лес до Мараньяна, центра соседней провинции, за 250 миль от Пара, и это полностью нарушило уединение величественной старой лесной тропы. Впрочем, через несколько лет новое поколение лазящих покроет обнаженные древесные стволы по обочинам этой новой дороги, а роскошные кустарники образуют зеленую кайму вдоль нее, и тогда она станет такой же красивой лесной дорогой, какой была старая. Теперь натуралисту придется уходить дальше от города, чтобы найти те великолепные лесные картины, до которых было так близко в 1848 г., и работать гораздо больше и напряженнее, чем требовалось прежде, чтобы собрать такие же большие коллекции, какие удалось собрать м-ру Уоллесу и мне в окрестностях Пара.
2 июня 1859 г. Наконец, 2 июня я покинул Пара и, вероятно, навсегда: я сел на североамериканское торговое судно «Фредерик Демминг», уходившее в Нью-Йорк, — маршрут через Соединенные Штаты был самым быстрым, равно как и самым приятным способом добраться до Англии. Свои обширные личные коллекции я разделил на три части и отправил на трех разных кораблях, чтобы уменьшить опасность гибели всей коллекции. Вечером 3 июня я бросил прощальный взгляд на великолепный лес, который так любил и изучению которого посвятил столько лет. Самыми грустными часами, какие я переживал когда-либо, были те часы последующей ночи, когда лоцман-мамелуку отвел нас в сторону от мелей и мы бросили якорь в ожидании ветра; хотя мы находились еще в устье реки, суша не была видна: я почувствовал, что разорвано последнее звено, соединявшее меня с землею, с которой связано столько приятных воспоминаний. У параанцев, полностью сознающих привлекательность своей страны, есть построенная на аллитерации пословица: «Quem vai para (о) Para para» (Кто отправится в Пара, тому там и остаться), — и я часто думал, что и мне не мешало бы присоединиться к перечню примеров, подтверждающих пословицу. Однако желание вновь свидеться с родителями и еще раз вкусить удовольствие от общения с интеллигентными людьми взяло верх над притягательностью края, который по праву можно назвать раем для натуралиста. В эту последнюю ночь на реке Пара рой непривычных мыслей теснился в моей голове. Воспоминания об английском климате, пейзаже и образе жизни вставали передо мной с живостью, какой никогда не бывало прежде в течение 11 лет моего отсутствия. Возникали с потрясающей отчетливостью картины хмурой зимы, долгих серых сумерек, пасмурных небес, вытянутых теней, холодной весны и слякотного лета; фабричных труб и толп чумазых рабочих, сзываемых на работу каждое утро фабричными колоколами; работных домов, тесных комнат, искусственных забот и рабских условностей. Для жизни в таком безрадостном окружении я покидал страну вечного лета, где жизнь моя, как и трех четвертей здешнего народа, текла на цыганский манер, на бесконечных реках или в безграничных лесах. Я покидал экватор, где уравновешенные силы природы поддерживают поверхность земли и климат в состоянии, являющемся, по-видимому, образцом земного порядка и красоты, чтобы плыть к Северному полюсу, где под сумеречными небесами, где-то около 52° широты, лежал мой дом. Естественно, что меня несколько пугало ожидание столь большой перемены, но теперь, после того как я вновь прожил три года в Англии, я убеждаюсь, насколько несравнимо выше стоит цивилизованная жизнь, где чувства, вкусы и интеллект находят обильную пищу, нежели духовное бесплодие полудикого существования, даже если оно проходит в райском саду. Всего более поражает меня, насколько неизмеримо разнообразнее и интереснее человеческий характер и общественные условия в одной единственной цивилизованной нации, нежели в экваториальной Южной Америке, где живут вместе три расы. Впрочем, превосходство холодного севера над тропическими областями сказывается только в социальном отношении, ибо я держусь того мнения, что, хотя человечество может достигнуть культурного прогресса лишь в борьбе с суровой природой в высоких широтах, под одним только экватором совершенная раса будущего полностью воспользуется прекрасным наследством человека — землей
Читать дальше