Стивен Каллахэн: В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

— Погодите, погодите! — прерываю я его в ужасе. — Почему это?

— Желудок у вас уменьшился. Включать сразу в рацион твердую пищу может быть очень опасно.

С отчаянной торопливостью я принимаюсь доказывать, что хотя я и тощ как скелет, но во время странствия на плоту все время следил за тем, чтобы регулярно принимать пищу. Я бы с удовольствием дал ему попробовать рыбных палочек, но, к сожалению, все они остались на плоту, а где сейчас находится моя бедная «Уточка», я и сам не знаю. Постельный режим и уколы меня тоже совсем не устраивают:

— Может быть, все-таки лучше, если через рот?

— Ну, хорошо. Поживем — увидим. Но антибиотики мы вам все-таки назначим, хотя бы в таблетках, — говорит доктор и удаляется.

Появляется белая санитарка, пухленькая и невероятно жизнерадостная, с розовыми щечками и стрекочущим французским говорком. Наморщив нос, она стягивает с меня майку и самодельный подгузник и, брезгливо взяв их двумя пальчиками, уносит в дальний угол палаты. Смешно. Я не чувствую абсолютно никакого запаха, за исключением ее собственного — она благоухает чистотой. Установив рядом с кроватью фарфоровый таз, наполненный теплой водой, она принимается меня отмывать. Мои болячки ужасно чувствительны к прикосновению тряпичной мочалки, но трет она меня, хотя и усердно, но насколько возможно деликатно; после того как она досуха обтирает меня полотенцем, я немедленно испытываю великое облегчение. Щебетание ее не прерывается ни на секунду. В палату то и дело забегают другие больничные сиделки и о чем-то заговаривают с моей банщицей, со стариком и со мной. В жизни не видывал такой оживленной больницы.

С того момента, как я ступил на сушу, завод мой начал постепенно иссякать. Впервые за два с половиной месяца меня отпускают тиски страхов и опасений. Мне ничего больше не нужно делать и нечего больше хотеть. Наступает полный покой. Я будто уплываю по его мягким волнам. Мой светловолосый ангел заканчивает свою работу и выпархивает из палаты.

Вытягиваюсь на чистых и сухих простынях. Не могу припомнить, чтобы когда-либо раньше я переживал подобное ощущение, хотя и подозреваю, что нечто подобное было при моем рождении на свет. Ведь сейчас я опять беспомощен как младенец и все мои ощущения так ярки, как будто я впервые начинаю видеть, слышать, осязать. Воистину, рай возможен и на земле!

Вскоре ко мне приходит парнишка с подносом, заставленным всяческими яствами. Он наливает мне большой стакан воды. Глядя на это, я в первый миг не могу поверить своим глазам. Стакан воды! Такая обыкновенная вещь, такая обыкновенная драгоценность. На подносе разложены большой кусок французского хлеба, фаршированная тыква, какие-то незнакомые овощи, ростбиф, ветчина, ямс, а в уголке — подумать только! — ломтик соленой рыбы. Я чуть не расхохотался, но съел все до последней крошки. Теперь уже всякий, кто заглядывает в палату, не верит своим глазам при виде пустого подноса и с изумлением меня рассматривает.

Мне дают антибиотики и парочку сильных успокоительных таблеток и велят спать. Спать! Конечно же спать! Я, кажется, готов проспать несколько дней напролет!

Внезапно комната наполняется людьми, одетыми в мундиры, меня засыпают вопросами. У них уже другая форма, чем была на полицейских, которые доставили меня в больницу. Оказывается, что эти из жандармерии. Посреди нашего продолжительного собеседования меня вдруг вызывают к телефону. Санитар снова катит меня по галерее и привозит во врачебный кабинет, одно из немногих помещений этой больницы, где установлен телефон. Позвонил мистер Дуайер, консул США на Мартинике, который поздравляет меня с прибытием на остров, заверяет, что мне не грозят никакие осложнения из-за отсутствия паспорта, и обещает мне всяческую помощь и содействие. Да, известие о моем прибытии распространяется с невероятной быстротой. Я такой сонный, что еле соображаю во время разговора. Но в палате меня еще поджидают чиновники, и надо отвечать на их вопросы. Наконец они уходят и оставляют меня в покое. С соседней койки дружески улыбается старик. С кухни в нижнем этаже здания доносится звон посуды. Легкое дуновение ветерка пробегает по лицу. Чудесный баритон поет негритянский спиричуэл, и под его пение я незаметно уплываю в царство грез.

Через несколько часов я просыпаюсь, мне хорошо и спокойно. В комнату застенчиво входит какой-то человек в штатском и присаживается у моей кровати. Он тоже чем-то похож на египтянина. Широко улыбаясь, он выговаривает несколько коротких фраз по-английски. Я узнаю, что его зовут Маттиас, у него есть радиопередатчик и он владелец отеля. Если я захочу, то могу у него поселиться. Он спрашивает, какие у меня здесь есть вещи, а когда я указываю ему на свой мешок и ветхую, вонючую майку в углу, просит меня немного обождать — словно я собираюсь куда-то уходить — и исчезает примерно на час.