Владимир Медведев: Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника

За эти дни, что мы жили на даче, произошла цепь трагических событий. Покончили ясизнь самоубийством несколько высокопоставленных лиц, которых я довольно хорошо знал. По-человечески искренне было жаль их. Тревога усиливалась, вокруг нас неотвратимо сжималось какое-то невидимое кольцо. Меня буквально преследовали фотокорреспонденты, газетчики, телевидение. Это была настоящая охота. Они без стеснения врывались в дом, когда нас с женой не было. В квартире лежала больная дочь с температурой 40°, рядом с ней – старая мама Даны. Телевизионщики, перепутав, приняв ее за мою маму, задавали ей нелепые вопросы:

– А мог ваш сын оказаться предателем?

Она не знала, что отвечать, путалась, и они снимали ее.

Мы с Даной однажды подходили к даче, когда взволнованная Елена Федоровна встретила нас у калитки: «В доме корреспонденты телевидения». Я свернул в рощу, побродил, пообдумал, что к чему, только потом вошел в дом. Телевидение уже успело заснять не только Дану, но и ее мать, и без того вконец расстроенную. У нас разговор вышел недолгий, поскольку меня вызывал наш новый руководитель, исполняющий обязанности председателя Комитета госбезопасности Иваненко. Журналисты тоже помчались вслед за мной и успели переговорить с Иваненко раньше меня.

– Вы будете с Медведевым беседовать или вести допрос? Как со свидетелем или как с обвиняемым?

– Конечно, беседовать. Конечно, как со свидетелем.

Но даже и беседы с новым руководством КГБ у меня практически не было.

– Извините, – сказал Иваненко, – у меня вопросов к вам нет. Но вами интересуется прокуратура. Поезжайте прямо сейчас.

Журналисты, фотокорреспонденты, телевидение всем скопом поехали за мной и в прокуратуру, но там их не пустили.

Заместитель прокурора России Лисов встретил меня уважительно, поздоровались за руку. Следователь задавал вопросы: о приезде группы ГКЧП, о разговорах в Форосе, моем отъезде. Лисов записывал ответы. Говорили около получаса, не более.

Спустился вниз – все та же бесцеремонная компания тележурналистов ждала на выходе.

Еще дважды вызывали меня в прокуратуру. Вопросы все те же – «о событиях и фактах 18 августа в Форосе», но более подробные – по часам, по минутам. Следователи держали себя чрезвычайно корректно.

Потом телевидение показало эту передачу. И показали Данину маму, что-то она там бормочет… Старая женщина увидела это все, она так нервничала. В сентябре у нее случился обширный инфаркт миокарда. В январе 1992 года мы ее похоронили…

После августа 1991-го моя служба оборвалась. Пока оформляли мне пенсию, пока сходил в отпуск (снова зимой), наступил уже март 1992-го. Не знаю, почему затянули с оформлением пенсии, может быть, потому, что «девятка» сразу же после августа выкинула меня из своих штатов и передала в распоряжение общего управления кадров. Там другой коэффициент, другая пенсия – ниже. Вообще для этого управления я человек чужой. Меня вызвали туда и сказали:

– Предоставить вам работу не можем. Если сами что-то найдете, препятствовать не будем.

– Не волнуйтесь, я уйду в отставку, – ответил я.

Дважды я чувствовал свою полную ненужность: конец службы как конец жизни. Однажды – когда скончался Брежнев, теперь – когда скончался СССР и вместе с ним политически умер Горбачев. В тот раз меня охватило состояние растерянности, теперь – опустошения.

Снова, как и тогда, прекратились звонки от коллег, которых я сам подбирал для личной охраны, пестовал.

Тогда нижние чины, прежде передо мной заискивавшие, встретили мое отлучение со злорадством, далее чувством мести за собственные бывшие унижения, может быть, была прежде и зависть – не знаю. Но все же высшее руководство предоставило мне в ту пору право продолжать служить в органах КГБ, в престижном и интересном подразделении.

Теперь и руководство КГБ от меня решительно отвернулось. Я оказался пешкой в их грязноватой игре, они сговорились за моей спиной, предав меня, а в итоге предателем в глазах многих оказался я… Противное состояние.

События развивались в прискорбной последовательности – так, как и должны были развиваться в стране, где человек не защищен ничем, кроме должности. И, утратив должность, теряет все. Задолго до того, как были оформлены пенсионные документы, я, продолжая оставаться сотрудником КГБ, пришел в очередной раз за продуктовым заказом. Мне сказали: «Вы исключены из списка».

В дачном поселке, атакуемом окрестными хулиганами, сезон заканчивался в октябре. Но сразу же после августовских событий нам, как и другим жителям поселка, было предложено покинуть дома в течение двадцати четырех часов. Старики, женщины, дети, униженные и напуганные, были вынуждены срочно сниматься с места. Многие просили дать время на сборы, но администрация, ссылаясь на указания сверху, была непреклонна. Все это очень напоминало эвакуацию военных лет, когда наступали фашисты.