Богдан Сушинский: Граница безмолвия

— Неужели потомственный пограничник? — удивился Загревский. — Не часто такого встретишь.

— Дед однако пограничником был царским, — как бы про себя заметил Оленев.

Старигана с любопытством взглянул на тунгуса, а затем переглянулся с офицером. «Не нагнетай!» — вычитал в его взгляде Ордаш. Когда речь заходила о какой-то «идеологической придури», как Загревский однажды выразился в разговоре со старшиной, он старался быть предельно осторожным. Ордаш оставался единственным, кому он по-настоящему доверял на заставе, а посему мог «позволить себе».

— Какие бы правители ни правили на этой земле, все равно границу кто-то держать должен, — заметил Ордаш, будучи уверенным, что на этом тунгус угомонится, и был крайне удивлен, когда ефрейтор вдруг заупрямился:

— Но мы-то советскую границу охраняем, а то — царская была, однако.

— В таком, значит, раскладе? — отрешенно как-то уточнил у него старший лейтенант.

— Русская, — едва сдерживая раздражение, напомнил Ордаш, понимая, что нет ничего одиознее в этом мире, чем идеологически подкованный нацмен [13] Термин «нацмен» (то есть представитель национального меньшинства) в годы советской власти стал официальным термином, который употреблялся в официальной терминологии и в законодательных актах. Термин этот в Советском Союзе был применим ко всем, кто не являлся этническим русским. Он и сейчас нередко употребляется и в разговорной речи, и в разного рода литературе. .

— Российская, да. На тунгусской земле, однако, — с той же невозмутимостью подправил его Оленев. — На земле наших предков, да. Понимать надо, товарища старшина.

Вадим ошарашенно взглянул на ефрейтора, но тот спокойно выдержал его взгляд, и на скуластом, всеми ветрами полярными продубленном лице его заиграла воинственная ухмылка. Подобную ухмылку, этот откровенно ордынский оскал, старшина видел разве что в фильмах о монгольской орде, на лицах артистов, пребывавших в образах то ли самого Чингисхана, то ли кого-то из его полководцев.

«А ведь он ненавидит нас обоих, — мысленно молвил себе старшина. — Скорее даже презирает нас, как способен презирать потомок хана, помнящего о том, что его предки триста лет правили на твоей земле. Стоп-стоп, поумерь фантазию», — тотчас же осадил он себя.

— Где-то там, на Днестре, ты, кажется, и родился, старшина? — Этот вопрос начзаставы задал специально для того, чтобы не допустить «нагнетания» бессмысленной полемики между подчиненными. Хотя упрямство тунгуса сразу же заставило его по-иному взглянуть на этого нацмена.

— Неподалеку от Днестра, на Подолии, на речке Кодыме. Есть там Богом избранный городок, который, по названию речушки, тоже называется… Кодыма.

— Кодыма, говоришь? Не слыхал. Не доводилось. Красиво там, наверное. Юг все-таки, — мечтательно произнес старший лейтенант. — Травы много, зелени… Затосковал я что-то, старшина, по траве, по лесу.

— У нас — да, красиво. Еще бы! Холмы Подолии, прекрасные луговые долины, небольшие, с выжженными причерноморскими степями граничащие, леса… Удивительной красоты земля. Закончу службу — обязательно вернусь в эти края. Вас, понятное дело, приглашу.

— Как только речь зашла о родных краях — во как заговорил! — улыбнулся офицер. — Почти стихами.

— О тех краях иначе нельзя. Дом моей бабушки, по матери, стоял как раз на одном из истоков речки. В нем я родился и в нем же прожил первые десять лет — отец с матерью лишь изредка наведывались в него, поскольку отца почему-то без конца перебрасывали с заставы на заставу. Помню, всякий раз, когда речка разливалась, я мечтал сесть на лодку, чтобы доплыть на ней до Южного Буга, который впадал в море. Когда я появился на свет, отец командовал ближайшей приднестровской заставой, на границе с Румынией. Теперь, конечно, граница уже проходит далеко от тех мест, по Пруту…

— Только слишком уж неспокойная она нынче, — заметил командир заставы.

— Вы так считаете?

— При чем тут я, старшина?! Тоже мне стратега нашел! Но что ситуация на западной границе, прямо скажем, предвоенная — понятно было даже из тех сообщений, которые мы получали, еще когда рация оставалась в строю.

— Так и сказано было, что «предвоенная».

— Сказано — не сказано, в все понятно: предвоенная. Именно в таком раскладе и следует оценивать ситуацию, старшина, чего уж тут…

Двухместный самолетик, доставивший на полуостров барона фон Готтенберга, прибыл с тем небольшим опозданием, которое способен был понять и простить даже придирчиво педантичный вице-адмирал фон Штинген. Получив по телефону сообщение о его прилете, Штинген пожалел о том, что с галереи своей сторожевой башни не мог видеть посадочной полосы местного аэродромчика, однако в кабинет вернулся, только когда адъютант звонким, почти мальчишеским голосом доложил, что оберштурмбаннфюрер прибыл и просит принять его.