Александр Дюма: Воды Экса

Генерал пригласил меня в свое поместье, куда они с женой должны были уехать через несколько дней; он особенно настаивал на этом приглашении, потому что у нас с матушкой теперь не было загородного дома. Я отказался. Каролина обернулась ко мне:

«Прошу вас, приезжайте!» — проговорила она.

Я никогда не слышал таких ноток у нее в голосе. Ничего не ответив ей, я погрузился в глубокую задумчивость: передо мной была другая женщина, не та, которую я знал год тому назад.

Она обратилась к мужу:

«Наш друг боится соскучиться в деревне, — сказала она, — предложите ему взять с собой одного или двух приятелей, быть может, это побудит его приехать».

«Клянусь честью! — вскричал генерал. — Он волен позвать с собой кого захочет. Вы слышали?» — спросил он меня.

«Благодарствую, генерал, — ответил я, сам хорошенько не понимая, что говорю, — но я обещался побывать у знакомых…»

«Которых он предпочитает нам, — заметила Каролина, — нельзя сказать, чтобы это было любезно».

Она сопровождала эти слова одним из тех взглядов, ради которого год тому назад я отдал бы свою жизнь. Я согласился.

В Париже я продолжая видеться с тем молодым человеком, с которым познакомился во Флоренции. Он как раз зашел ко мне накануне моего отъезда и спросил, к кому я собрался. У меня не было причины скрывать это от него.

«Как странно! — воскликнул он, — мы чуть было не встретились там с вами!»

«Так вы знакомы с генералом?»

«Нет, но один из моих друзей обещал представить меня супругам М. К сожалению, он уехал в Нормандию, чтобы получить наследство какого-то дядюшки. Это тем досаднее, что для меня было бы большим удовольствием провести там время вместе с вами».

Тут я вспомнил, что генерал предложил мне пригласить с собой кого-нибудь из друзей.

«Хотите, я введу вас в этот дом?» — спросил я Эммануэля.

«Вы достаточно коротки с ними для этого?»

«О да».

«В таком случае я согласен».

«Хорошо, ждите меня завтра в восемь утра. Я заеду за вами».

Мы приехали к генералу в час дня. Дамы были в парке. Нам показали, в какую сторону они пошли, и мы вскоре присоединились к ним.

Мне показалось, что, заметив нас, г-жа М. побледнела. Она обратилась ко мне с волнением, в природе которого трудно было усомниться. Генерал встретил Эммануэля весьма радушно, но его супруга отнеслась к новоприбывшему с явной холодностью.

«Вот видите, — сказала она мужу и, чуть заметно подняв брови, указала на Эммануэля, стоявшего к нам спиной, — наш друг воспользовался вашим разрешением: без своего приятеля он так бы и не собрался к нам. Впрочем, я благодарна ему вдвойне».

И прежде, нежели я нашел подходящий ответ, она повернулась ко мне спиной и заговорила с какой-то дамой.

Однако дурное настроение Каролины продлилось ровно столько, чтобы порадовать меня, не успев опечалить; за столом я сидел рядом с хозяйкой дома и не заметил у нее ни малейших признаков недовольства. Она была обворожительна! После кофе генерал пригласил все общество погулять по парку; я подал руку Каролине, она оперлась на нее. Во всем ее существе чувствовалась та томность, та нега, которую итальянцы называют morbidezza, но на нашем языке нет слова, чтобы выразить это понятие.

У меня между тем голова шла кругом от счастья. Мне потребовался год, чтобы излечиться от этой страсти, и вот за один день она овладела всей моей душой, никогда еще я так сильна не любил Каролину.

Последующие дни не внесли никаких перемен в отношение ко мне г-жи М.; я заметил только, что она избегает оставаться со мной наедине, и увидел в этой осмотрительности доказательство ее слабости, моя любовь еще более усилилась, если только это было возможно.

Дела призывали генерала в Париж. Мне показалось, что при этой вести в глазах его жены блеснула радость, и я мысленно обратился к ней:

«О, благодарю, благодарю тебя, Каролина! Отъезд мужа, верно, радует тебя потому, что дает тебе свободу! Да, нам с тобой будут принадлежать все часы, все минуты, все мгновения во время этого, пусть даже недолгого отсутствия».

Генерал уехал после ужина. Мы проводили его до конца аллеи. На обратном пути Каролина по обыкновению опиралась на мою руку; она едва держалась на ногах, дышала с трудом, грудь ее вздымалась. Я заговорил с ней о моей любви, и она не оскорбилась; когда же ее губы запретили мне продолжать эти речи, глаза выражали истому, которая отнюдь не вязалась с только что произнесенными словами.

Вечер прошел для меня как во сне. Не знаю, в какую игру мы играли, знаю только, что я сидел рядом с ней, что ее волосы то и дело касались моего лица, что моя рука раз двадцать встречала ее руку. Я горел словно в лихорадке: по жилам моим, казалось, струился огонь.