— Итак, они уже начали, — спокойно проговорила Онега. — Ну теперь очередь за нами. Мы покажем им, что умеем умирать.
— Но они не причинили нам ничего дурного, — ответил де Катина. — Может быть, они оставят нас для выкупа или обмена.
Индеанка покачала головой.
— Не обманывайте себя несбыточными надеждами, — промолвила она. — Если ирокезы кротки с вами, это первый признак того, что они готовят вам лютую казнь. Вашу жену отдадут замуж за кого-нибудь из племени, а наша судьба — мучительная смерть. Ваша, потому что вы воин, моя как старухи.
Выдадут замуж… Эти ужасные слова причинили молодым людям такие страдания, какие не могла вызвать даже мысль о смерти. Де Катина опустил голову на грудь, покачнулся и упал бы, если б Адель не схватила его за руку.
— Не бойся, милый Амори, — шепнула она. — Все может случиться, но только не это, потому что, клянусь тебе, я не переживу позора. Да, пускай это грех, но если смерть не придет ко мне сама, я пойду навстречу ей.
Де Катина взглянул на нежное личико, в чертах которого теперь сквозила твердая, непоколебимая решимость. Он знал, что жена выполнит свое намерение и последний удар упадет мимо. Мог ли он когда-либо предполагать, что сердце его забьется от радости при мысли о смерти жены? Когда они прибыли в селение ирокезов, навстречу им выбежали все его жители, и пленникам пришлось идти под шквалом страшных криков. Пленников провели через толпу к отдельно стоявшей хижине. За исключением нескольких ивовых рыболовных сетей, висевших на стене, и кучи тыкв в углу, она была совершенно пуста.
— Вожди придут и решат нашу участь, — сказала Онега. — Вот они уже идут и вы увидите, что я права, зная прекрасно обычаи моего народа.
Минуту спустя старый боевой вождь в сопровождении двух более молодых воинов и бородатого полу-голландца-полуирокеза, руководившего нападением на замок, остановились на пороге хижины, глядя на пленников и обмениваясь короткими горловыми звуками. Знаки Сокола, Волка, Медведя и Змеи указывали, что все они отпрыски знатных семей своего народа. Метис курил глиняную трубку, но говорил больше всех, очевидно, споря с одним из молодых дикарей, согласившимся, наконец, с его мнением. После чего старый вождь строго проговорил несколько коротких фраз, и дело, очевидно, надо было считать решенным.
— А ты, прекрасная госпожа, — сказал по-французски метис, обращаясь к Онеге, — сегодня получишь хороший урок за то, что пошла против своего народа.
— Ах, ты ублюдок! — гневно выкрикнула бесстрашная старуха. — Тебе следовало бы снять шляпу, когда говоришь с женщиной, в жилах которой течет более благородная кровь. Онон, ты — воин? Ты, который с тысячей человек за спиной не смог войти в дом, защищаемый горстью бедных хлебопашцев. Что удивительного, если народ твоего отца отверг такого вояку. Ступай копать землю или играть в камешки, а не то, пожалуй, встретишь когда-нибудь в лесах настоящего мужчину и тогда навлечешь несмываемый позор на приютившее такого ублюдка племя.
Злое лицо метиса смертельно побледнело при презрительно дерзких словах пленницы. Он подскочил к ней и, схватив ее руку, сунул указательный палец Онеги в свою горящую трубку. Она не сделала ни малейшего усилия освободить палец и продолжала сидеть со спокойным лицом, смотря через открытую дверь на заходящее солнце и на болтавших между собой индейцев. Метис внимательно следил за лицом врага в надежде увидеть судорогу боли на нем — тщетно; наконец он с проклятием бросил ее руку и выбежал из хижины. Онега сунула обуглившийся палец за пазуху и рассмеялась.
— Он никуда не годится! — крикнула она. — Не знает даже, как надо мучить. Ну, я бы сумела заставить его кричать. Уверена в этом. Но вы… как вы бледны, сударь.
— Это от только что виденного ужаса. Ух, если бы мы могли стать лицом друг к другу, я — со шпагой, он — с каким угодно оружием… клянусь господом богом, он ответил бы кровью за свое злодеяние.
Индеанка казалась удивленной.
— Мне странно, что вы еще можете думать обо мне, когда сами в таком же положении, — проговорила она. — Но наша судьба будет именно такой, как я предсказывала.
— Ах!
— Мы с вами умрем у столба. Ее отдадут псу, только что выбежавшему от нас.
— Адель! Адель! Что мне делать?
Де Катина в безысходном отчаянии рвал на себе волосы.
— Не бойся, Амори, не бойся; у меня хватит решимости. Смерть так желанна, если за гробом нас ждет вечный союз.
— Молодой вождь заступался за вас; он говорил, что Гитчи-Маниту великий поразил вас безумием; это ясно следует из поступка — приплыть добровольно к пироге. И гнев духа падет на племя, если вас приведут к столбу. Но метис доказывал, что у бледнолицых любовь часто походит на безумие и что она-то и побудила вас решиться на этот шаг. Тогда приговорили вас к смерти, а ее в вигвам метиса, так как он предводительствовал боевым отрядом. К Онеге сердца их жестоки, и они казнят меня сосновыми лучинками.
Читать дальше