Николай Герасимов: Рыцарь зеркального отражения

– Может, и не умею, но тебе пулю въебу точно. А ножичек свой бросай сколько угодно!

Максим гордо выпрямился и высоко поднял подбородок. Я не видел его лица, но отчего-то мне казалось, что в данный момент оно полно смирения и покорности. Я хотел закричать. Я открыл рот, но не смог издать и звука. Горло сковало в жутком спазме. В голове зазвучала музыка. Смычок скользил по струнам скрипки. Многозвучие инструмента отдавалось приятными колебаниями по всему телу. Неожиданно на моих глазах небо стало стремительно менять свои оттенки. Звёзды исчезали, огни далёкого города меркли. Чернота уступила место тёмно-синему, а затем и светло-голубому цвету. Солнце посреди ночи разорвало ткань ночных предубеждений. Мрак исчез в всепоглощающем свете солнечных волн. Я увидел сочно-зелёный оттенок трав возле моих ног, я видел, как потрескавшийся асфальт отливает песочно-голубым, будто море и песок, будто жизнь, будто я. В то мгновение мне стало ясно, что мои вены превратились в крепкие струны, они становились всё длиннее и длиннее, пока не порвали кожу на моём теле. Они обогнули тело Максима и сконцентрировались возле шеи Александра, образовав своеобразный желоб для ветреного потока. Как вода, как вино и смерть. Моя рука, сжимавшая странное оружие, выданное мне перед началом боя, плавно отпустила его. «Ёж» быстро покатился вдоль желоба из моих вен-струн и попал аккуратно в область кожи на шеи Александра. Ещё мгновение и из образовавшейся на этом месте пустоты, стали взлетать вверх яркие и красочные серпантины. Спиралевидные ленты всё усиленней и усиленней стали выпрыгивать из бездны его горла. Как будто вся ночь поместилась внутрь его мерзкого тела. Александр выронил пистолет и схватился за шею. Серпантины обвивали его руки, падали на землю, покрывая всё пространство вокруг его ног. Он упал на колени, закряхтел и, ударившись головой об асфальт, выключился и стал медленно бледнеть. Яркие ленты серпантина растекались вокруг его тела. вот уже целая груда бумаги всевозможных оттенков скопилась возле него.

***

Скрип замка. Резкий звук открывающейся двери. Мы дома.

– Ну, наконец-то! – радостный голос Полины. – Пришли. Я уже устала вас ждать. Почему так долго?

Максим молча снял ботинки и, не раздеваясь, прошел в свою комнату.

– Что это с ним? – ее лоб нахмурился.

Я стоял, как истукан, тоже не мог сказать ни слова.

Всю обратную дорогу мы шли молча. Бледное лицо Максима, тьма, окутавшая нас по среди ночи, тусклый свет походного фонарика и звук ног, перебирающих мелкий гравий, – так остался в моей памяти этот путь домой. Мне неоднократно хотелось вернуться назад, на платформу, и осмотреть тело Александра. Но что-то сдерживало меня. Властное молчание Максима. Он не хотел разговаривать. Мне казалось, что дело было не только во мне. Какие-то его представления о жизни, возможно, перестали быть действительными. Я его плохо понимал, но мне казалось, что в чем-то мы с ним были очень похожи. В этом немом ужасе расшатанных нервов мы как будто существовали на одной волне. Впрочем, понимание все-таки было. Когда нет слов, когда нет того, что может упорядочивать, превращать в что-то целостное и единое, под кожей начинают течь ручьи разрозненных чувств. Они еще не сложились в эмоции, не обрели ярлыки, но именно они преодолевали закостенелость слов и свободно проникали в мысли собеседника. В этом безусловном общении мы были одни. Не было посредников и не было судей. Как будто все исчезало за рамками здравомыслия. Эта безрассудность помогало нам быть вместе.

***

– Вкусно?

– Очень.

– Я рада, – улыбаясь, произнесла Полина. Она была в голубом домашнем платье и нежно-зеленом фартуке. – Хочешь еще?

– Я пока не доел. Тут много. Кстати, что это?

– Манная каша, – сказала она и громко засмеялась, прикрывая в смущении свое лицо. – Ну надо же, кто-то еще любит манную кашу.

– А что, Максим не любит?

– Ненавидит просто.

– А ты?

– А я обожаю, – ответила Полина. Она встала со стула и подошла к плите. Взяла в руки маленькую кастрюлю и продолжила усердно мешать содержимое. – Очень важно, чтобы не оставалось комков. Будут комки – будет и ненависть, – сказала она и снова засмеялась. – Нет, ну каково, а? Ты любишь манную кашу. Это просто чудо!

– Ты Максиму специально с комками делаешь? – сказал я и, не удержавшись, тоже засмеялся.

– Люблю, когда ты смеешься. Ты такой забавный.

– И ты тоже.

– Нет, – она подошла ко мне, взяла мою чайную ложку, опустила в кастрюлю и ловко c помощью нее измазала мой нос кашей. – Я красивая и обворожительная!