Константин Кадаш: Kundskabens træ iii. 2015

Веха (о) zвери:
Мальчики, зубами и членами рвущие время на части,
Девочки-частности, давящиеся настоящим.
Фюрер бредит музыкой и архитектурой
В их руине; мои спичечные скульптуры
Выгорели.

Сентиментальная мерзость, лубок
Немудреной изжоги в миниатюре,
Складной, состряпанной по фигуре
В два полюса: желчи и сахарной ваты
Раздвоенность мимикрии, посаженной на кол.
Ты – моя голубка, я – твой голубок.

В том бессловесная небесная Монголия,
Где толпы внутреннего выгорания,
Сношения не_лепости перстом камлания
В зеркалах отражаются не то тризной кирзовой, не то инквизицией…
В равной мере портящих экспозицию
Пернатой обездоленности оратории.

Дрязга,
Я от яблоньки куцей косточки отплясывал.
Все едино: в чалме ли, в рясе —
В сердцевине положен трепет сердечной мышцы, кишок – то же.
Т.е., своего рода схожесть. Пусть нутром, не рожей.
После – тоска.

…ко времени отсутствия тебя в пейзаже, кроха,
когда маленькие солнца, выпекаемые всухомятку
на лодочках бездомных ладоней, хранящих тепло выдоха/вдоха,
дыхания, прикосновения к летнему камню города, к груди под майкой,
и весеннее равноденствие, равномерное, равновеликое,
как возможность наблюдать движение льда в июне
(наши последовательные шаги друг от друга, чужое
преодоление спеси, сумятицы, притяжения. Скуки)
сливаются всхлипом заблудившегося в океане,
где ни китов, ни суши, ни – горизонта…
и это, пожалуй, самое страш/нное/иное,
если верить точке отсчета пилота
идущей ко дну субмарины/снаряда/зонда.
я не вижу ни космоса, ни вершины. Поле.
отсюда и дальше – насколько хватает взгляда.
дистиллят не слезы, но дождя, и кроме
ничего. Геенны ли, горнего сада.
Отсюда сама идея ада смыкается пустотою.

Там, где нас не останется, станут пустыни, дюны,
Там, где мы упокоимся – там прорастем травой —
Бессловесный, первый придет огонь – звездой,
И упадет в наш лес, зияющей раной. руной.

Возвращаюсь из варваров.
Тонкая кожа
Цивилизации
Не лопается под острием взгляда.
Еще есть, к чему стремиться —
Каплями пота на лбу
Выступает прошлое,
Скользит по щекам, размывая перспективу:
Точно мутное стекло между мною
И миром
Там, вовне,
Где так много огня.

Разными цветами день мазали,
Собирали горстями.
Гостей привечали, приветливые…
Вот только отвечали всегда невпопад,
И глядя как будто мимо.
Несовершенно —
Тихий, холодный чай.
Голодно. Над городом – пыль.
Время сияния, но небо ненастно.
Разбирая скоропись капель в ладонях,
Упускаю твои отражения.
В минувшем – чуждые знаки.
Слова.

тени тлен
по капле в купели пепла
и в скатерти-на_изнанку
выдавливать из оконечников
памьяти точно
татлин тот
крыльями с башенок окрестился,
крысонька
да и я спросонок
глазоньки отворяя
вне гляделся,
где – белы'м бельма рисовать,
пока
каплет в донышко
глазок, детонька,
точкой ставших
и ручёнкой в окошечко
тонко купели звати
от осени – к паводкам,
там кранов маковки
тонут,
тем карты край
картаво
разлинован вдоль вен
устья.
весне пусто
от слога талого,
от пущенного рукою твоею кораблика
к краю без моря.