Дмитрий Мережковский - Символы. Песни и поэмы

У нас стихи печатать «на затычку», —

Как говорил покойный Салтыков…

И, может быть, испуганный читатель,

Взглянув на ряд моих несчетных строф,

Воскликнет: «Да хранит меня Создатель

Читать роман в две тысячи стихов!»

Он прав. Мне эта мысль тревожит совесть…

Но делать нечего, — окончу повесть.

Сергей вернулся в Петербург: дома

В тумане желтом, дождь, гнилая осень,

Октябрьских полдней серенькая тьма…

Ему здесь душно: давят, как тюрьма,

Глухие стены. Запах южных сосен,

Лазурь небес припоминает он

На грязных, темных улицах, как сон.

Кругом все то же… Дни его так пусты…

Знакомый красный дом, городовой,

И вывеска над лавкой мелочной

С изображеньем хлеба и капусты…

Узор на ширмах, запах комнат, бой

Часов в столовой, тишина, и снова —

Весь ужас одиночества былого.

«Опять — унылый, бесконечный день!..»

Проснувшись утром, глаз не открывая,

Он думал. Скучно. Одеваться лень.

Часы обеда, ужина и чая —

Вот все событья. Он читает. Тень

Все гуще — сумерки; и в эту пору

Приносят лампу и спускают штору.

Ну, слава Богу, ночь уж близко! Цель

Его желаний — броситься в постель,

Скорей задуть свечу… Дула устала…

Он с отвращеньем думал: «Неужель

И завтра то же, и опять сначала —

Вставанье, кофе, чтенье и опять, —

Обряд постылый жизни исполнять!..»

Забелин к доктору зашел от скуки.

Тот взвешивал его: «Помог Кавказ!

Прибавилось полпуда. В добрый час!..

Что значит климат! — потирая руки,

Смеялся немец. — Поздравляю вас:

Теперь сто лет вам жить!» — и с жалкой, бедной

Улыбкою внимал Сережа бедный.

«В труде — спасенье! — просветлев на миг,

Он раз подумал. — Буду на магистра

Держать экзамен!» — и за груды книг

Принялся лихорадочно и быстро.

Сидел две ночи, но едва проник

Он в смысл одной главы: душа тревожна.

Он чувствует — работа невозможна.

Однажды шел по улице Сергей.

Сквозь талый снег быт слышен визг саней

На мостовой, и скользкие панели

Сияли в мутном свете фонарей;

Из водосточных труб ручьи шумели,

И пьяный пел у двери кабака,

И тихо падал мокрый снег… Тоска!

Сереже снилась комнатка; он весел,

Работает. Уютно и тепло.

И кроткое, любимое чело

На темном бархате глубоких кресел

Под лампой так нежно и светло…

И шьет она, — чуть слышен безмятежный,

Приятный звук иглы ее прилежной…

Он все отверг. От счастья сам ушел.

Простая жизнь казалась пошлой долей.

Он гордую свободу предпочел,

И, одинок, самолюбив и зол,

Остался он с своей постылой волей.

Но что в ней? В сердце — холод смерти. Свет

Любви погас, и в жизни смысла нет.

Был вечер. Полон грустными мечтами,

За книгой у камина он сидел,

Вдруг дверь открылась: Климов! Он влетел,

Обняв его, холодными усами

К щеке прижался, хохотал, шумел.

«Ну, как живется, милый мой философ?»

И предлагал он тысячи вопросов.

«Да ты не знаешь горя моего:

Из школы выгнали. За что, — спроси-ка!

За вредные идеи!.. Каково?

Уж кажется старался никого

Не обижать… Все это глупо, дико…

………………………………………

………………………………………

Голубчик, жаль, до слез мне жаль ребят:

Ведь дело-то пошло у нас на лад!..

Работа славная! Но нет нам ходу,

Пока в деревне кулаки царят.

Со всей любовью искренней к народу,

С образованьем, с жаждою труда

Кому теперь я нужен? Ну, куда,

Скажи, куда прикажешь деться?..» Много,

Он в этом духе говорил. Потом

Расспрашивал Сережу обо всем

С участьем, с нежной, дружеской тревогой.

Тот рассказал, как ездил он в Боржом.

Он, впрочем, говорил довольно мало,

С улыбкою небрежной и усталой.

«Признайся-ка, Сережа, ты влюблен?..» —

«Помилуй, что за вздор!..» — и с лицемерной

Беспечностью он отрицал. — «Смущен…

Ага, краснеешь, — значит, это верно!..

Уж вижу по глазам…» — Был удивлен

Сергей. Один оставшись: «Неужели, —

Он думал, — Климов прав?.. Так, — в самом деле! —

И сердце в нем забилось. — Боже мой,

Зачем, зачем, все эти муки, бремя

Тоски и лжи?.. Что сделал я с собой?…

Ах, Вера!..» — Слезы хлынули волной,

Душа смягчилась. «Да, люблю, все время

Любил родную, бедную мою,