Маргарита Климова: От протопопа Аввакума до Федора Абрамова: жития «грешных святых» в русской литературе

Впрочем, и агиографическая традиция, и внявшая ей русская классическая литература фигуры блудниц-проповедниц изображали и ранее. Так, св. Мария Египетская оказывается наставницей возгордившегося аскета Зосимы. Могут возразить, что это блудница уже раскаявшаяся, но в сонме «святых грешниц» мы встречаем и упомянутую ранее блаженную Таисию, помнящую о Боге даже в пропасти своего вынужденного обстоятельствами падения. Подобно ей, Сонечка Мармеладова, еще не порвавшая со своим ненавистным, но практически неизбежным в ее ситуации ремеслом, напоминает о Боге убийце Раскольникову, что, в конечном счете, поможет ему победить терзающего его беса гордыни и встать на путь нравственного возрождения.

Горький А. М. Полн. собр. соч. М., 1971. Т. 10. С. 704.

Например, В. М. Гаршин, описав неудачную попытку такого «спасения» в рассказе «Происшествие», снова вернулся к образу Надежды Николаевны в одноименной повести, но со странной неизбежностью мелодраматически разрушил возможность ее семейного счастья с любимым ею и любящим человеком. В этом же плане показательна художественная полемика романа Ф. М. Достоевского «Идиот» с толкованием образа «публичной женщины» и ее положения в обществе в весьма популярном тогда романе А. Дюма-сына «Дама с камелиями». См.: Альтман М. С. Достоевский и роман А. Дюма «Дама с камелиями» // Международные связи русской литературы. М.; Л., 1963. С. 359–369.

Об эмансипирующем значении идей раннего христианства для женщин Римской империи см.: Аман А.-Г. Повседневная жизнь первых христиан. 95–197. М., 2003. С. 75–82. Первым ответом женщин на Благую Весть Иисуса стал многочисленный сонм мучениц начальных веков христианства. Выразительный коллективный портрет святых подвижниц Восточной церкви можно составить по одноименному агиографическому своду Филарета (Гумилевского).

Русские святые / Жития собрала монахиня Таисия. СПб., 2001. С. 427–428.

Зайцев Б. К. Собр. соч. в 5 т. Т. 7 (доп.). Святая Русь. Избранная духовная проза. М., 2000. С. 246–249.

См.: Белова О. В. Славянский бестиарий: Словарь названий и символов. М., 2000. С 120–122.

Влиянием жанра народной религиозной легенды, вероятно, объясняются не поддающиеся логическому объяснению превращения центральной метафоры новеллы – «тяжелого сердца» завистника. «Тяжкое», это сердце нуждается не только в облегчении (о чем обещает молить Бога перед смертью жена героя), но и в смягчении. Это порождает две новые параллельные метафоры: перемалывание грешного сердца невидимой мельницей и его одновременное «перетлевание» в огне охватившего это сердце умиления.

Второе обозначение представляется нам более точным, ибо своеобразие этого художественного мира определено не только его географическими границами. Так, ничем вроде бы не связана с Русским Севером «типично абрамовская» героиня рассказа «Слон голубоглазый».

См.: Панкин Б. Федор Александрович Абрамов // Краткая литературная энциклопедия. М., 1978. Т. 9. С. 20.

Материалы незавершенной писателем «Чистой книги» отодвигают эту границу к началу ХХ века. См.: Абрамов Ф. Чистая книга: Избранное. М., 2003. С. 573–795.

Земля Федорова Абрамова. М., 1986, С. 145–146.

См.: Каяткин А. А. Абрамовское прочтение двух «женских» сюжетов // Молодая филология – 2. Новосибирск, 1998. С. 167–174.

Бушуева С. И. Мотивы, образы, сюжеты древнерусской литературы в современной советской прозе на примере творчества Ф. А. Абрамова. Авто-реф. дис. … канд. филол. наук. М., 1988.

Библиографию работ о религиозно-нравственных аспектах творчества В. В. Личутина, неразрывно связанных с древнерусской традицией, см.: Христианство и новая русская литература XVIII–XX веков: Библиографический указатель. 1800–2000. СПб., 2002. С. 727.

Земля Федора Абрамова. С. 29, 33–34, 148–149 и др.

«Тетка Иринья» появляется также в воспоминаниях автобиографичного повествователя в рассказе «Слон голубоглазый». Назначение ее фигуры в композиции этого текста отчасти напоминает об агиографическом приеме синкрисиса, ибо она (возможно, неосознанно для самого писателя) бросает «житийный» отсвет и на его заглавную героиню, скромную советскую труженицу, всей своей жизнью утверждавшей непреходящую ценность Добра и Милосердия.