Монахиня Ксения (Соломина-Минихен) - О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

В черновой записи, заключенной в кавычки и послужившей наброском соответствующих пассажей «Необходимого объяснения», читаем: «Да разве можно любить для 2-х недель?

Доброе дело – в известн<���ом> размере, потому что иное дело, требующее времени или посвятить ему всю жизнь мою, мне равномерно запрещено».

На полях рядом с этим текстом стоит подчеркнутое Достоевским слово: «Комизм» (9, 223). Полемическим откликом на эти идеи должно было стать обращение к Ипполиту Мышкина, из которого было бы ясно, что одной из причин заблуждений больного юноши является его крайний эгоцентризм. «Да здравствует солнце, да здравствует жизнь», – набрасывает писатель речь князя, начало которой, возможно, навеяно строкою «Вакхической песни» Пушкина «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» [187]. «Вы оклеветали себя – вы не могли не любить <���…>. Слишком надо быть эгоистом, чтоб перестать любить от мысли, что некогда, или от злости.

Вы ужасно несчастны. Я не согласен с вами, но я не имею права вам говорить» (9; 223–224).

Мышкин возражает Терентьеву, потому что верит в божественную природу и вечную ценность любви, ибо «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» [188].

Знаменательной особенностью противопоставления Ипполита и Мышкина является возможность двоякого истолкования связанных с ними обоими апокалиптических образов, введенных в роман. Например, трижды повторенные в «Идиоте» слова Ангела из Апокалипсиса: «Времени больше не будет» [189]– для Ипполита означают трагический конец его земной жизни, за которым может и не последовать никакого «продолжения». А для князя в них заключено непреложное упование на свершение «тайны Божией», соприкосновения с которой он опытно переживает уже здесь, на земле. В посвященной «апокалиптическому видению» Мышкина главе из книги «Между землею и небом» Р. Кокс верно указал на то, что только Мышкину, а не Ипполиту и Лебедеву, доступно вполне верное, целостное понимание Апокалипсиса [190] .

Интересно разобраться и в том, какого рода ассоциации связаны в романе с солнцем, а также с «источниками жизни» из книги Откровения. Для Ипполита солнце – «источник силы и жизни». Жизни, которую юноша собирается «не захотеть», отвергнув ее актом самоубийства. Его больному сознанию этот акт представляется «единственным делом», которое еще можно успеть «начать и окончить по собственной воле» (8, 344). Трижды упоминает он слова о солнце, открывающие в «Фаусте»

Гете «Пролог в небесах», но совершенно не понимает их значения. Намекая на свое самоубийство, он обращается сначала к Мышкину, а затем к Лебедеву и говорит:

– Как только солнце покажется и «зазвучит» на небе (кто это сказал в стихах: «на небе солнце зазвучало»? бессмысленно, но хорошо!) – так мы и спать. Лебедев! Солнце ведь источник жизни? Что значат «источники жизни» в Апокалипсисе? (8, 309.)

У Достоевского был перевод «Фауста», сделанный М. Вронченко и изданный в 1844 году в Санкт-Петербурге. Слова, о которых упоминает Терентьев, переданы Вронченко так:

Вопреки тому, что думает Ипполит, звучание солнца вовсе не бессмысленно: оно прославляет Бога, Творца Вселенной: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света», – говорится в 148-м псалме.

Спрашивая затем об «источниках жизни» в Апокалипсисе, Терентьев обращает внимание читателей на символику двух его последних глав [192]. В 22-й главе «источники жизни», а точнее – «вода жизни» и «древо жизни», упоминаются, как в реплике Терентьева, рядом со словами о солнце. Его не будет в Новом Иерусалиме, о чем говорится в пятом стихе: «И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков». При чтении этой главы писатель выделил упоминание об «источниках жизни» в конце ее: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» [193].

Ипполит знает Апокалипсис лишь понаслышке. Но православному читателю, как и князю Мышкину, введенные в роман строки говорят о победе Христа над смертью и о блаженной вечной жизни с Господом всех, обретших спасение! Эти строки опровергают атеизм и утверждают истинность глубоко религиозного мировоззрения Мышкина. Они неразрывно связаны с общим содержанием последних глав Откровения. Центральная тема 21-й главы – видение Нового Иерусалима, и в ней есть слова, безусловно, известные Мышкину, с полным пониманием цитирующему Апокалипсис в романе, которые могли бы утешить Ипполита: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» [194]. На личном экземпляре Нового Завета Достоевский подчеркнул часть пятого стиха 21-й главы: «се, творю все новое» [195]. В период создания «Идиота» писатель уже веровал тому, что выделенные им слова, как говорит Сидящий на престоле автору Откровения, «истинны и верны».