Виктор Шкловский - Повести о прозе. Размышления и разборы

Остановка внимания делает обычное чудесным.

Солнечный каток, деревья в снегу, ослепительная девушка Кити, ослепительное солнце, лед, который первый раз режется сталью, — это эмоция Левина.

Поэтому Толстой редко пользуется метафорой: она ему не нужна для вскрытия сущности вещей.

Развернутая метафора «Хаджи-Мурата», упрямо борющегося не за свою жизнь, а за свое право на гордость, — это не метафора-картина, это метафора-мысль, она доказывает необходимость сопротивления для живущего и видящего.

Гегель писал, что метафорическое выражение заставляет дух «…углубиться в созерцание родственных предметов» [280] Г.-В.-Ф. Гегель. Эстетика в 4-х томах, т. 2, с. 116. . Репей у дороги и Хаджи-Мурат — человек, забывающий себя, — родственны; созерцание их рядом открывает в созерцаемом новое.

Метафоры Толстого — это метафоры героев, а не обстановки. Это метафоры-итоги.

Одна из основных метафор, развивающих тему «Анны Карениной», — это любовь-буря. Метафора тщательно подготовлена.

Анна Каренина переполнена жизнью. В XVIII главе Вронский видит ее на вокзале: «Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке».

Анна Каренина еще не влюблена, но она должна быть влюблена, она переполнена жизнью.

Вронский начинает преследовать ее.

Каренина уехала из Москвы. Глава XXIX начинается так: «Ну, все кончено, и слава богу»! — была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне».

Начинается поездка, чтение романа. «Герой романа уже начал достигать своего английского счастья, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого».

Начинаются воспоминания о Москве, о бале, это не анализ, это эмоция бала. «Она чувствовала, что глаза ее раскрываются больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно движутся, что внутри что-то давит дыхание и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают ее».

Дальше начинается бессвязный сон о мужике, который «принялся грызть что-то в стене…».

Поезд идет: что-то стучит, что-то сверкает в метели, которая разыгралась за стенами бегущего сквозь пургу вагона.

Поезд подъезжает к станции. Анна выходит на освещенную платформу.

Глава посвящена подсознанию Анны, показанному в момент ее полусна.

XXX глава начата так: «Страшная буря рвалась и свистела между колесами вагонов, по столбам из-за угла станции. Вагоны, столбы, люди, все, что было видно, — было занесено с одной стороны снегом и заносилось все больше и больше. На мгновение буря затихала, но потом опять налетала такими порывами, что казалось, нельзя было противостоять ей. Между тем какие-то люди бегали, весело переговариваясь, скрипя по доскам платформы и беспрестанно отворяя и затворяя большие двери».

Буря дана как веселая и непротивоборимая, и в этой буре она видит Вронского, который за ней поехал.

Буря — это как бы погруженная в реалистическое повествование метафора. Вронский, показанный в колеблющемся свете фонаря, связан с бурей, когда он говорит Анне: «— Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы… я не могу иначе.

И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепетал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь».

Буря — это любовь. Любовь приходит в ряд сцеплений. Сперва Анна отослала от себя Вронского.

«В Петербурге, только что остановился поезд и она вышла, первое лицо, обратившее ее внимание, было лицо мужа. „Ах, боже мой! отчего у него стали такие уши?“ — подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы. Увидав ее, он пошел к ней навстречу, сложив губы в привычную ему насмешливую улыбку и прямо глядя на нее большими усталыми глазами».

Условно говорящий Каренин со своим «притворным» тоном противопоставлен Вронскому.

Он говорит «…медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил».

Каренина спрашивает: «Сережа здоров?» Муж отвечает: «И это вся награда… за мою пылкость? Здоров, здоров…»