Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

Вот туда, на своё место, к Бураго и Джонсону, и Живаго легло.

Знаменитый манифест футуристов «Пощёчина общественному вкусу» часто цитируют, и почти всегда неточно:

«Сбросить с парохода современности Пушкина…» и т. д. А у футуристов было:

«Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности», — и Маяковский в одном выступлении это поправлял, то есть ошибочное прочтение привилось чуть ли не сразу. Почему? Маяковский резонно замечает: классиков нельзя сбросить с парохода современности, потому что они там, по мнению авторов «Пощёчины», и не находятся. А можно, и по-футуристически нужно — бросить их оттуда, совершить некое языческое действо, «великолепное кощунство». Стоят на носу парохода Маяковский с Бурлюком и Хлебников с Кручёных и, поочерёдно забирая с небес в руки статуеподобных Пушкина, Достоевского «и проч.», кидают их в набегающие волны. Это нечто. То есть не избавление от классиков, а как бы принесение их в жертву.

Ошибка неслучайна. Пароход современности представлялся не новейшим судном футуризма, а Ноевым ковчегом, где было место всем, в том числе и критикам, и хулиганам-футуристам, а они ещё недовольны и желают выкинуть находящихся среди прочих пассажиров Пушкина и Достоевского.

Внушающие нам нынче отвращение, вылепленные на стене саратовского училища МВД строки В. Маяковского:

более всего своим появлением на свет обязаны не преданности поэта большевизму и его вождям (это само собой), но найденной составной рифме, до которых Владим Владимыч был такой охотник. Ведь и Есенин занимался тем же:

К Ворошилову даже Есенин рифмы не подобрал, а Сталин и Бухарин не упоминаются в «Песне о великом походе». Пишу об этом для вполне несерьёзного предположения о причинах нелюбви Кобы и Бухарчика к Есенину, и, напротив, о расположении к нему Троцкого.

Крутое, как нынче выражаются, впечатление производит следующая запись Григория Козинцева, опубликованная недавно:

«Премьера в Пушкинском театре “Они знали Маяковского”. Катанян отвешивал поясные поклоны, держа за руку Черкасова, на которого наклеен парик под Маяковского. Л. Брик хлопала из партера.

Небывалый в истории финал жизни лирического поэта. Ящик с Грибоедовым, который повстречал Пушкин, — детские игрушки рядом с этим. ХI.54».

Но кому из них должно было стать неловко: мужу жены многих мужей, сочинявшему всю жизнь про одного из них? Или ей самой? Но они дело делали, а то, кто там мужья да жёны и прочее — они во всю жизнь не очень-то разбирали. Я вспомнил, как поразила меня лёгкость, с какой Валентин Катаев обронил: «Но Лиля в то время была на курорте с Примаковым».

Я тогда и не знал — каким таким Примаковым. Дело было в Переделкине на семинаре молодых критиков в 1973 году. Из десятка приглашённых звёзд Катаев для нас проходил, конечно, номером первым. Вёл встречу Иосиф Львович Гринберг, очень похожий на старенького Карлсона, но в редкие из-под густых бровей просверки глазок обнаруживалось, что глазки-то пристальные и — злобные. Определяющим состоянием его было, вероятно, чувство страха. Думаю, он не по своей воле оказался ведущим этой встречи, зная о характере мэтра, а элегантный мэтр в клетчатом пиджаке, засунув руки в карманы, первым делом заявил: «Я буду говорить не для печати!». Гринберг после этой справки прямо-таки затрясся. Катаев начал хулиганить.

Предупреждая вопросы, он первым предложил:

— Может, о Солженицыне?

— Наших семинаристов, — подмигивая, подёргивая коротеньким рукавом, запросил Гринберг, — интересует ваше мнение о современной молодой поэзии.

— А я хочу о Солженицыне, — имитируя тон капризного ребёнка, заявил Катаев своим скрипучим голосом с неистребимо наглой одесской интонацией.

Гринберг опасался зря: даже мы поняли, что катаевская фронда была не только поверхностного, но, я бы сказал, и извращённого толка. Старик прекрасно знал, на кого работал.

— Жаль, что Солженицын выбился из нашего писательского отряда. Не выбился бы — вышел из него неплохой писатель. В Париже его книги развозят в специальных (спесьияльных) фургончиках, оклеенных его фотографиями. Но настоящих русских писателей сейчас два: гениальный Набоков и Вася Аксёнов — крупнейший писатель.