Николай Бухарин: Политическая экономия рантье

Как мы видели выше, австрийская школа (Бём-Баверк) исходит из мотивов изолированного субъекта. Правда, в сочинениях её представителей мы можем найти и довольно правильные суждения о природе общественного целого. Но на деле она с самого начала ведёт анализ мотивов хозяйствующих субъектов абстрагируя от всяких связей социального характера; именно такая точка зрения типична для новых теоретиков буржуазии, и как раз эту точку зрения австрийская школа последовательно проводит во всех своих теоретических построениях. Отсюда ясно теперь, что она неминуемо должна будет контрабандным путём ввести «социальное» в индивидуальные мотивы своих «общественных атомов», если только она захочет вывести какой-нибудь социальный феномен. Но тогда она неминуемо должна будет описать громадный порочный круг .

И, действительно, эта неизбежная логическая ошибка обнаруживается уже при анализе теории субъективной ценности австрийской школы, того краеугольного камня всей теоретической системы, которым так гордятся её представители. А между тем только одна эта ошибка уничтожает смысл построенной с необычайными ухищрениями научно-экономической идеологии современного буржуа, «ибо, конечно», — как правильно замечает сам Бём-Баверк, — «это смертный методологический грех, если кто в научном исследовании игнорирует именно то, что следует объяснить»[66].

Итак, мы пришли к заключению, что «субъективизм» австрийской школы, намеренное изолирование «хозяйствующего субъекта», абстракция от социальных связей[67] с неизбежностью приводят к логическому краху всей системы; последняя оказывается столь же мало удовлетворительной, как старая теория издержек, беспомощно вертевшаяся в заколдованном кругу.

Возникает, однако, вопрос, возможно ли тогда вообще теоретическое познание хозяйственной жизни, установление её закономерностей помимо закономерностей индивидуальных мотивов. Возможен ли, говоря другими словами, тот «объективизм», который лежит в основе теории Маркса.

На этот вопрос даже Бём-Баверк отвечает утвердительно. «Невозможны» — говорит он — «законосообразные действия без законосообразной мотивации, но вполне возможно познание законосообразных действий без знания соответствующей мотивации»[68]. Но, по мнению Бёма, этот «объективистический источник знания в состоянии, в лучшем случае, доставить только очень скудную и притом, самое по себе, совершенно недостаточную часть общего знания», т. к. в хозяйственной среде «мы имеем дело преимущественно с сознательно рассчитанными человеческими действиями»[69].

Однако, мы видим выше, что скудный урожай должен получиться именно на ниве той тощей абстракции индивидуально-психологического характера, которая пропагандируется австрийской школой[70]. И не просто в абстракции здесь дело. Мы уже имели случай упоминать, что абстракция есть необходимый элемент познавательной деятельности. Ошибка австрийцев состоит в том, что они абстрагируют при исследовании общественных явлений от этих самых явлений. Очень хорошо формулирует данный пункт Р. Штольцман. «Путём изолирования и абстрагирования», — говорит он — «можно создать хозяйственные типы, настолько простые, насколько это возможно, но типы эти должны быть социальными, они должны иметь своим предметом социальное хозяйство»[71]. Ибо нельзя перейти от чисто индивидуального к социальному; даже если бы в действительности имелся исторический процесс такого перехода, т. е. если бы люди переходили от изолированного состояния к «общественному бытию», то и тогда бы можно было лишь описать исторически и конкретно этот процесс, разрешить, таким образом, проблему чисто идиографического (кинематографического) характера; но и тогда нельзя было бы построить теорию номографического типа. В самом деле, вообразим, что отдельные и изолированные производители сталкиваются друг с другом, связываются постепенно обменом и, наконец, превращаются в современное развитое меновое общество. Возьмём теперь субъективные оценки человека нашего времени. Они исходят (ниже мы будем доказывать это подробнее) от заранее сложившихся цен; эти цены, в свою очередь, слагаются из мотивов хозяйствующих субъектов, в некоторый более или менее отдалённый период времени; но они в своё время зависели от цен, которые сложились ещё раньше; эти последние явились опять-таки, как результат субъективных оценок, основанных на ещё более ранней цене и т. д., и т. д. В конечном счёте мы дойдём, таким образом, до оценок изолированных производителей, оценок, которые, действительно, уже не содержат в себе элемента цены, так как за ними не скрывается уже никакой общественной связи, никакого общества. Но анализ этих субъективных оценок, начиная с оценок современного человека и кончая гипотетическим Робинзоном, будет не чем иным, как историческим описанием процесса превращения мотивов изолированного человека — в мотивы человека современного, причём этот процесс будет изображён в обратном порядке. Ничего, кроме этого описания, подобный анализ дать не может, и никакой общей теории цены или теории меновой ценности на этой основе построить нельзя. Попытки же такого построения с неизбежностью должны приводить к порочным кругам в теоретической системе, потому что, поскольку мы хотим оставаться в рамках общей теории, постольку мы должны признать социальный элемент за данную величину, вместо того, чтобы объяснить этот элемент; с другой стороны, выйти за пределы этой величины — это, как мы видели, означает превратить теорию в историю, т. е. перейти в совершенно другую плоскость научного исследования.