Людвиг Мизес: Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции

Чтобы решить, следует ли дать молодому человеку возможность получить подготовку и работать в интеллектуальной или художественной сфере, на помощь плановому органу может быть призван комитет экспертов. Однако подобная организация дела может воспитать только учеников, обречённых на попугайское повторение идей предшествующего поколения. Это создаст непреодолимые препятствия на пути новаторов, несогласных с признанным образом мыслей. Невозможно будет внедрить ни одно новшество, если его автор будет вынужден получать разрешение тех, от чьих методов и доктрин он хочет отказаться. Гегель не дал бы благословения Шопенгауэру и Фейербаху, а профессор Pay не благословил бы Маркса или Карла Менгера. Если наделить высший планирующий совет правом выносить окончательные решения по поводу того, что должно публиковаться, кто должен экспериментировать в лабораториях и кто писать картины и лепить скульптуры, а также какие изменения в технологию следует внести, то не будет ни улучшений, ни прогресса. Отдельный человек станет пешкой в руках правителей, которые в своей «социальной инженерии» будут обращаться с ним так же, как инженеры обращаются с материалом, из которого они строят здания, мосты и механизмы. В любой области человеческой деятельности новшество бросает вызов не только всем рутинёрам и экспертам и практикам традиционных методов, а даже в большей степени тем, кто в прошлом сами были новаторами. С самого начала оно встречает прежде всего упорное сопротивление. В обществе, где существует экономическая свобода, эти препятствия можно преодолеть. Но в социалистической системе они непреодолимы.

Суть свободы индивида заключается в возможности отклониться от традиционного образа мыслей и действий. Централизованное планирование препятствует планированию со стороны индивидов.

Самая выдающаяся особенность истории заключается в том, что она представляет собой последовательность событий, которые никто не может предсказать, прежде чем они произойдут. Самое большее, что могут предугадать самые дальновидные государственные деятели и коммерсанты – как сложатся обстоятельства в ближайшем будущем, пока не происходит радикальных изменений идеологии и общих условий. Британские и французские философы, произведения которых вызвали Великую Французскую революцию, мыслители и поэты, с энтузиазмом приветствовавшие первые шаги великих преобразований, не предвидели ни царство террора, ни того, как Бабёф и его последователи очень скоро интерпретировали принцип равенства. Никто из экономистов, чьи теории уничтожили докапиталистические методы ограничения экономической свободы, и никто из деловых людей, деятельность которых ознаменовала промышленную революцию, не ожидали ни беспрецедентных достижений свободного предпринимательства, ни враждебности, с которой отреагируют на него те, кому капитализм принёс больше всего пользы. Идеалисты, приветствовавшие как панацею политику президента Вильсона, направленную на то, чтобы «сделать мир безопасным для демократии», не предвидели, какими будут её последствия.

Ошибка, кроющаяся в предсказаниях хода исторических событий, состоит в том, что пророки предполагают, что умами людей всегда будут владеть идеи, которые уже известны им самим. Гегель, Конт, Маркс, назовём только самых популярных из этих прорицателей, никогда не сомневались в собственном всеведении. Каждый из них был абсолютно убеждён, что именно он тот человек, которого мистические силы, провиденциально направляющие все человеческие события, избрали, чтобы довести до конца эволюцию исторических изменений. С этого момента больше не может произойти ничего значительного. Людям больше нет необходимости думать. Грядущим поколениям остаётся только одна задача – устроить всё в соответствии с рецептами, завещанными вестниками провидения. В этом отношении Маркс не отличался от Магомета, Огюст Конт от инквизиторов.

На Западе пока никому из апостолов стабилизации и оцепенения не удалось истребить врождённую склонность людей мыслить и подходить ко всем проблемам с меркой разума. Обсуждая доктрины, претендующие на точное знание того, что уготовило человечеству будущее, история и философия могут утверждать, только это и ничего больше.

Единая наука – понятие философии логического позитивизма. Представители логического позитивизма считали, что все науки должны иметь один язык, законы и метод или, по меньшей мере, обладать двумя характеристиками из этого списка. Общность языка означала, что все научные термины могут быть сведены к набору базовых утверждений, или «протокольных» предложений, описывающих непосредственный опыт или восприятие; позже под единством языка стало подразумеваться сведение всех научных терминов к терминам физики. Единство закона означало, что законы всех наук должны дедуцироваться из некоего набора фундаментальных законов, под которыми подразумевались законы физики. Наконец, единство метода означало, что процедуры проверки и подтверждения положений разных наук по своей сути одинаковы и не отличаются от процедур теоретической физики.