Карен Армстронг: Будда

Нирвана, несомненно, имеет много общего с самим Буддой. Недаром буддисты более позднего времени, последователи школы Махаяна, утверждали, что Будда был столь глубоко погружен в состояние нирваны, так проникся ею, что стал тождествен ей. Подобно тому как для христиан образ бога воплощается в изображениях Иисуса Христа, так и для буддистов Будда может быть человеческим воплощением состояния нирваны. Указания на это буддисты находят даже в земной жизни Будды. Недаром брамин, увидевший в первый раз медитирующего Будду, затруднился определить, кто перед ним, — Будду явно нельзя было отождествить ни с одной земной или божественной сущностью. Подобно нирване, Будда был «чем-то иным». Сам же назвался тогда «тем, кто пробудился», человеком, который сбросил с себя тягостные, причиняющие страдания цепи мирской человеческой природы и достиг Запредельного. Да и царь Прасенаджит видел в Будде прибежище, оплот защищенности и непорочности. Покинув отчий дом, Будда — тогда еще Гаутама — много лет подвергал испытаниям свою человеческую природу, пока не открыл путь к заветному островку покоя и умиротворения, к освобождению нирваны. И все же его духовный подвиг не уникален. Такое под силу любому человеку, будь то мужчина или женщина, при условии, что он посвятит себя без остатка благочестивой жизни. Сорок пять лет после просветления Будда жил свободным от эгоистического самосознания и обрел способность мириться с горестями жизни. Теперь же, приблизившись к финалу своего земного пути, он был готов отбросить прочь последние земные муки — унижения, уготованные старостью. Кхандхи, эти «вязанки дров», что пылали страстными желаниями и заблуждениями его юности, давно уже истлели и могли быть окончательно выброшены прочь. Теперь ничто не мешало Будде достичь Другого Берега. Неверной старческой походкой, но с великой убежденностью, держал он путь в городок Кусинару, где ему предстояло уйти в паринирвану.

И вот двое стариков, Будда и Ананда, сопровождаемые толпой бхикшу, переправились через реку Хираннавати и свернули на дорогу, что вела к Кусинаре. К этому времени жестокие боли уже терзали Будду. Совсем обессилев, он лег под деревом, и оно тут же расцвело, хотя стояло неподходящее для этого время года, и лепестки цветков дождем осыпали Будду. В рощу сейчас же слетелось великое множество богов из всех миров. И хоть это считалось великой честью, еще большей честью для умирающего Будды была преданность его последователей Дхарме, которую он дал им.

Перед смертью Будда отдал распоряжения о своем погребении. Его праху следовало воздать те же почести, каких удостоился бы Чакравартин: обернуть тело тканью и сжечь на костре из пропитанных благовониями дров, а останки похоронить на перекрестке дорог в большом городе. И вот что примечательно. От первого до последнего дня Будду все время сравнивали с Чакравартином. Он же, достигнув Просветления, подарил миру альтернативу власти Чакравартина, строящейся на насилии и принуждении, тем самым словно противопоставляя себя вселенскому правителю. Распоряжения Будды о собственном погребении подчеркивают эту аналогию. Грозные правители Магадхи и Кошалы, столь могущественные во времена юности Гаутамы, приняли страшную смерть. Их конец символизирует торжество безудержного честолюбия, эгоизма, алчности, зависти, ненависти и разрушения, на которых строилась монархическая власть. Вместе с тем для своего времени это была во многом прогрессивная форма правления, она открывала дорогу к процветанию, экономическому и культурному развитию народов. По сути, цари Бимбисара и Прасенаджит как раз и могли бы стать олицетворением Чакравартина. Будда же подарил миру иную форму бытия, которой нет нужды столь жестоко и насильственно утверждать и возвеличивать себя, но вместе с тем она делает жизнь более человечной и гуманной.

Предсмертные распоряжения Будды переполнили чашу отчаяния бедного Ананды, и он уже не мог скрыть своего горя. Его открытая скорбь в эти последние дни лишний раз напоминает о той огромной пропасти, что разделяет непросветленного и архата. Можно не сомневаться, что Ананда, преданный ученик Будды, постиг Дхарму, но только не силой йогического «прямого знания». Оттого-то и не мог Ананда не испытывать боль потери любимого Учителя. Если Ананда так страдал, узнав о смерти Шарипутры, то можно только догадываться, каким глубоким было его горе сейчас. Конечно же, Ананда умом понимал Благородную Истину о страдании, но это было рационалистическое понимание. Он так и не сумел вобрать в себя это знание, слиться с ним, сделать частью своего существа. Он до сих пор не мог смириться с непостоянством и бренностью всего земного. Не будучи опытным йогином, Ананда не мог «проникнуть» в доктрины своего Учителя и воплотить их в собственной жизни. Вместо спокойной уверенности йогина он испытывал непреодолимую душевную боль. Выслушав бесстрастные указания Будды по поводу погребальной церемонии, Ананда не выдержал и покинул умирающего. Зайдя в одну из хижин он прислонился к притолоке и горько зарыдал. Долго простоял он так, безутешный в своем горе, которое усугублялось осознанием собственного несовершенства. «Я всего лишь начинающий, — рыдал старший бхикшу. — Мне так и не удалось достичь цели праведной жизни». С уходом Учителя Ананда оставался в одиночестве, лицом к лицу с титанами духа, архатами, уже при жизни постигшими нирвану. Кто поддержит его? Да и вообще, захочет ли кто возиться с ним, недоучкой? «А мой Учитель уже на пути к паринирване, мой милосердный Учитель, который был так добр ко мне».