Олег Егоров - Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра

Рассматривая «остановленное» событие через увеличительное стекло авторского сознания, дневниковед не ограничивается его описанием. Его цель – доискаться до сути, установить связь события, факта с основополагающими жизненными задачами автора, основами его духовно-нравственного бытия.

Для достижения такой цели описательность, свойственная дневнику как жанру, оказывается непригодной. И дневниковед прибегает к аналитическому способу работы с материалом.

Популярность этого метода была весьма высока, о чем свидетельствует факт его применения на протяжении всего XIX в.

Склонность к анализу преобладает у Н.И. Тургенева в течение всего многолетнего периода его работы над дневниками. Автор «России и русских» отбирает для записи преимущественно такие события, с помощью которых раскрывается его душевное состояние. Само событие изображается эскизно, зато вызванные им переживания – подробнейшим образом. Часто Тургенев не находит в продолжение всего дня фактов, которые можно было бы занести в дневник, но тем не менее делает запись: «Писать нечего, а перо пишет» [262]. Перо пишет не о смене явлений, а о работе мысли.

В другом месте перечень дневных событий прерывается в самом начале рассуждениями на излюбленные темы: скуки, смерти, одиночества и т.п. – и создается впечатление топтания на месте, отсутствия движения, хотя оно явно имело место в этот день.

Человек большой начитанности, широкого кругозора и образованности, Тургенев мимоходом говорит о Венском конгрессе, о ста днях Наполеона, вторичном водворении на трон Бурбонов. Создается впечатление, что эти всемирно исторические события не осмыслены им. Напротив, такие явления, как сны, воспоминания фантазии, занимают на страницах его многотомной летописи непомерно большое место. Аналитическая мысль заменяет динамику повествования и создает автономный план в дневнике: «Я живу, не замечая, что живу. Каждая рождающаяся мысль подавляется тотчас другою <...> Надобно неотменно жить какою-нибудь мыслию, иначе, право, не заметишь, что живешь <...>» [263].

А.И. Герцен применяет рефлективно-аналитический метод с еще большей последовательностью. В его дневнике практически нет ни одной чисто информативной записи. Степень его аналитизма такова, что он не в силах вместить в подневную запись перечень всех главных событий. Выбрав одно-два, писатель окружает их пространными рассуждениями, которые включают в себя исторические экскурсы, философские обобщения, аналогии. Иногда его мысль уходит так далеко от исходного события, что, кажется, теряет с ним логическую связь: «<1 июля 1842 г.> Вчера была ужасная гроза, и гром ударил в церковь, шагов сто от нашего сада. Мы сидели на террасе, удар был оглушителен. Стало как-то неловко и страшно. Ну, убьет меня, нас! Гроза миновала, но мне было грустно. Где время веры в будущее, в жизнь, в ее необходимость <...> Ребяческие мысли. Когда тонул дощаник на Волге, я твердо смотрел на опасность <...> И теперь думаю, что естественная смерть не придет, пока человек имеет что-нибудь выразить. Но случай внешний ударит, и никому, и ничему нет дела»; «<14 ноября 1842 г.> <...> горькое объяснение с отцом. Странное дело, как живущ этот эгоизм <...> После смерти Льва Александровича он был испуган, поражен и с год был кроче <...> Страшно видеть человека 74 лет, вблизи гроба, ведущего такую жизнь <...>.

Я без хвастовства могу сказать, что я прожил собственным опытом и до дна все фазы семейной жизни и увидел всю непрочность семейной крови; они крепки, когда их поддерживает духовная связь <...> а без них держатся до первого толчка. Vanitas! Vanitas! <���Суета! Суета!>» [264].

Встречи с известными в обществе и ценимыми Герценом людьми (Чаадаевым, Хомяковым, Елагиной) также воссоздаются не с их фактической стороны, а служат отправным пунктом для дневниковой полемики по принципиальным идеологическим вопросам. К этой группе записей примыкают и сообщения о смерти государственных деятелей, преподавателей, ученых, близких (Орлов, Калло, Пассек). Они являются поводом не только для исторической оценки их роли и места в жизни, страны, науки, рода, но и для совершенно отвлеченных размышлений: описание Е.Г. Чертковой в связи с похоронами В. Пассека («<...> сначала она поразила меня удивительно благородной наружностью <...> Но потом она удивила меня образом участия <...> Эта женщина была похожа на те явленные образы Богородицы, которые виделись прежними святыми <...> Эта женщина была артистическая необходимость в этой группе, без нее картина была бы surchargee <���перегружена> черного и безнадежного <...>» [265] .