Зигмунд Фрейд: Недовольство культурой

Великий поэт может себе позволить, хотя бы в шуточной форме, высказать резко осуждаемые психологические истины. Так, Г. Гейне признается: «Я мирно настроенный человек. Мои желания: скромная хижина, соломенная кровля, но хорошая кровать, хорошая еда, очень свежие молоко и масло; перед окном – цветы, перед дверью – несколько красивых деревьев, а если милостивый Бог хочет сделать меня совсем счастливым, то он доставит мне радость тем, что на этих деревьях будут повешены от шести до семи моих врагов. Тогда перед их смертью я им растроганно прощу все то плохое, что они мне причинили за время моей жизни. Да, врагам надо прощать, но не раньше, чем они будут повешены» ( Гейне. Мысли и идеи).

С того, кто в юности испытал и беду и нищету, кто познал безразличие и надменность имущих, следовало бы снять подозрения в том, что он лишен понимания и благожелательности по отношению к борющимся против имущественного неравноправия людей и всего того, что из этого проистекает. Правда, когда эта борьба обосновывается абстрактным требованием справедливости в силу равенства всех людей, то тут, очевидно, можно легко возразить, что сама природа установила неравенство, снабдив людей как органическими возможностями, так и духовными талантами в чрезвычайно неравномерной степени; а этому ничем нельзя помочь.

См. «Massenpsychologie und Ich-Analyse», 1921 (Ges. Werke. Bd. XIII).

Контраст между неустанной распространительной тенденцией Эроса и общей консервативной природой первичных позывов вполне очевиден и может стать исходным пунктом для дальнейшей постановки проблемы.

Особенно убедительно звучит отождествление принципа зла с разрушительным инстинктом у гетевского Мефистофеля:

Сам дьявол называет своим врагом не святое, не доброе, а силу природы создавать и множить жизнь, т. е. Эрос.

( Гете . Фауст / пер. Б. Пастернака. М., 1960. С. 92, 94.)

Наш теперешний взгляд можно свести приблизительно к следующей формуле: в любых проявлениях первичных позывов участвует либидо, но не все в них является либидо.

Вероятно, с дальнейшим уточнением: борьбой, которая должна была принять эти формы в силу известного события, которое мы еще должны будем разгадать.

Из поэмы Г. Гейне «Германия. Зимняя сказка».

Вспомним прославленного мандарина Руссо! (Этот образ был использован Ж. Ж. Руссо для иллюстрации мысли о скрытой готовности убивать. Руссо рассуждал следующим образом. Многие согласятся убить какого-нибудь никому не ведомого китайского мандарина при условии: если они будут иметь от этого большую выгоду, если об этом никто не узнает и если для этого не потребуется никаких усилий, достаточно будет одного желания.)

Каждый внимательный человек поймет и учтет, что в этом беглом обзоре резко разделяется то, что в действительности протекает в плавных переходах, и что речь идет не о самом существовании «сверх-Я», а его относительной силе и сфере влияния. Все вышесказанное о совести и вине, собственно говоря, общеизвестно и едва ли оспоримо.

Это укрепление морали через неудачи описывает Марк Твен в своем чудесном маленьком рассказе «Первая дыня, которую я когда-то украл». Случайно эта первая дыня была незрелой. Я слышал этот рассказ в изложении самого Марка Твена. Когда он произнес название рассказа, он сделал паузу и, как бы колеблясь, спросил: «Was it the first?» («Была ли она первой?») Этим он все сказал. Первая, значит, не осталась единственной.

Как это было справедливо подчеркнуто Мелани Клейн и другими английскими авторами.

Ф. Александер в «Psychoanalyse der Gesamt-persoenlichkeit» (1927), ссылаясь на работу Айххорна о беспризорности, метко воздал должное обоим главным типам патогенных воспитательных методов: непомерной строгости и баловству. «Излишне мягкий и внимательный» отец дает повод для формирования у ребенка слишком строгого «сверх-Я», так как такой ребенок, под влиянием окружающей его любви, не находит никакого другого выхода для своей агрессивности, как обращенность внутрь. У растущего без присмотра, выросшего без любви, отпадает напряжение между «Я» и «сверх-Я», вся агрессивность может направляться наружу. Если при этом отвлечься от наличия гипотетического конституционного фактора, то можно сказать, что строгая совесть возникает из взаимодействия двух жизненных факторов – из отказа от удовлетворения первичных позывов, что развязывает агрессивность, и из окружающей человека любви, что обращает агрессивность внутрь и передает ее «сверх-Я».