Хайнц Кохут: Восстановление самости

Я имею в виду тех людей, самость которых подвержена колебаниям между (1) серьезной и длительной фрагментацией или ослаблением и (2) надежной связностью и прочностью на протяжении длительных (креативных) периодов в их жизни.

Я знаю, что любому психотерапевту, который верно или ошибочно убежден, что может предложить нечто новое своим пациентам, угрожает опасность своим энтузиазмом оказывать суггестивное воздействие на больного (см. мои замечания по поводу ранних успехов Фрейда). Но я думаю, что понимание мною этой опасности защитило моих пациентов от чрезмерного влияния моих убеждений. Я считаю так потому, что позитивные изменения в состоянии пациента всегда достигались в результате кропотливой, упорной работы, и хотя они были очевидны и оказывали благотворное воздействие на жизнь пациента, тем не менее они всегда были неполными.

Возможно, что Артур Гелб и Барбара Гелб, биографы О'Нила (Gelb, Gelb, 1962), поняли значение слов Брауна, поскольку они использовали их как эпиграф в своем всестороннем исследовании.

Достоевский, на мой взгляд, занимает своеобразную промежуточную позицию, которую точно определить гораздо труднее. Его сочинения соприкасаются со структурным конфликтом — с эдиповым комплексом и чувством вины. С проблемами сталкивается слабая, распадающаяся, недостаточно связная самость. Изучение некоторых сочинений Достоевского, таких, например, как «Идиот» или «Двойник», помогает нам понять встречающихся иногда анализандов, к которым нельзя подходить как к людям, страдающим главным образом от структурного невроза или патологии самости, но которые требуют эмпатического понимания одновременно присутствующих двух форм нарушения.

Может показаться нелепостью одним и богохульством — другим, когда, утверждая, что великий художник может говорить с современниками с убедительной силой, с какой он едва ли будет когда-либо говорить с последующими поколениями, я имею в виду, например, что современный читатель будет воспринимать описание Прустом робкого приветствия бароном де Шарлю маркизы де Сент-Эверт (Vol. II, р. 986 и далее) как изображение трагического крушения самости в пожилом возрасте, которое волнует сильнее, чем изображение, содержащееся в непревзойденных вершинах литературы, в «Короле Лире» Шекспира и в «Царе Эдипе» Софокла, на которые ссылается Пруст.

Тот факт, что не только «Pieta Rondanini», но и многие другие великие скульптуры последнего периода творчества Микеланджело остались незавершенными («Рабы» в Академии, Pieta в Сайта Мария дель Фьоре и др.) и что сама незавершенность этих статуй глубоко волнует современного зрителя (но, наверное, не затрагивала современников Микеланджело) подводит меня к мысли о том, что пожилой художник таким образом выражал свое переживание усиливающейся фрагментации самости. Фрейд (Freud, 1914b, p. 213) особенно глубоко эмоционально воспринимал статую Моисея — законченное изображение сильной, связной самости.

Опера, песни и так называемая «музыка в театре» являются музыкальными формами, которые в данном контексте необходимо отделять от «чистой» музыки. Первые имеют вербализируемое содержание и, таким образом, могут пониматься и доставлять наслаждение немузыкальным, в сущности, способом немузыкальному слушателю; вторая форма такого вербализируемого содержания не имеет и поэтому предполагает у слушателя способность соприкасаться с сильными невербальными переживаниями (см. Kohut, Levarie, 1950, p. 72–75; Kohut, 1957, p. 392).

Исток и начало (лат.). — Прим. пер.

«Die Tat» у Гёте в строчке «Am Anfang war die Tat» можно перевести либо как «дело», либо как «деяние» — двумя близкими, но не синонимичными понятиями. Хотя то и другое понятие противопоставляются «слову» и «мысли», «деяние» составляет более резкий контраст «мысли», и поэтому я предпочитаю его.

Моя точка зрения согласуется со следующими утверждениями Фрейда и Ференци. Несмотря на то, что эти положения являются не более чем obiter dicta [заметками вскользь (лат.)], они имеют большое значение и заслуживают пристального внимания.