Зигмунд Фрейд: Психология бессознательного

Чтобы понять смысл его влияния, надо иметь в виду, что в научном творчестве, его результатах следует различать субъективное и объективное. Ряд своих постулатов Фрейд оценивал как незыблемые (такие, как Эдипов комплекс, страх кастрации у мальчиков и т. п.). С подобными феноменами он встречался в своей клинической практике. Фрейду представилось, что он здесь имеет дело не с симптомами, наблюдаемыми у отдельных лиц, страдающих психоневротическими расстройствами, а с проявлением глубинных начал человеческой природы. И сколько бы возражений ни выдвигалось против этих догм психоанализа, его создатель оставался поразительно слеп к любой критике. Заметив (и здесь он не был одинок, многие врачи до Фрейда писали об этом) сексуальную этиологию неврозов у своих пациентов, Фрейд отождествил любые скрытые от сознания вожделения человека с сексуальными. Этим он и взбудоражил интеллектуальный мир. Сексуально озабоченный невропат Фрейда стал своего рода моделью поведения человека в любых ситуациях и культурах. Тем самым это поведение получило превратную трактовку. Объективное научное знание превратилась в миф, в который оставалось только верить, «став на колени». Однако, окажись учение Фрейда не более чем сугубо мифологической конструкцией, оно не вошло бы в запас научных представлений, а метод психоанализа не оказался бы одним из самых влиятельных среди множества техник психотерапии. А ведь именно такова историческая реальность. С ней приходится считаться и ее следует объяснить.

Выше была приведена та оценка вклада Фрейда в создание учения о высшей нервной деятельности, которую дал академик П. Л. Капица. Процитирую мнение другого лауреата Нобелевской премии Альберта Эйнштейна, писавшего 80–летнему Фрейду: «Я рад, что это поколение имеет счастливую возможность выразить вам, одному из величайших учителей, свое уважение и свою благодарность. До самого последнего времени я мог только чувствовать умозрительную мощь вашего хода мыслей, с его огромным воздействием на мировоззрение нашей эры, но не был в состоянии представить определенное мнение о том, сколько оно содержит истины. Недавно, однако, мне удалось узнать о нескольких случаях, не столь важных самих по себе, но исключающих, по — моему, всякую иную интерпретацию, кроме той, которая дается теорией подавления. То, что я натолкнулся на них, чрезвычайно меня обрадовало: всегда радостно, когда большая и прекрасная концепция оказывается совпадающей с реальностью» (цит. по: Freud S. Ausgewahlte Schriften. 1 Band. — L., 1969. — C. 12). Уже само по себе то, что ученый, который произвел великий переворот в науке, считает ход фрейдовских мыслей оказавшим «огромное воздействие на мировоззрение нашей эры», требует от нас обратиться к источнику этого воздействия.

Нетрудно понять, что упор на сексуальный фактор (по поводу которого во времена Фрейда уже существовала огромная литература) сам по себе не мог произвести революцию в психологии, радикально изменить систему понятий этой науки. Ведь действие этого фактора легко объяснимо чисто физиологическими причинами — функционированием половых желез, работой центров вегетативной нервной системы и т. п. На почве физиологии стоял первоначально и Фрейд, прежде чем перешел в зыбкую, не имеющую прочных опорных точек область психологии. На отважный шаг в эту темную область его направила, как отмечалось, практика лечения истерии. Но решился он на него не сразу. Даже гипноз, применение которого, казалось бы, не оставляло сомнений в том, что воздействие врача на пациента носит психологический характер, объяснялся многими врачами как чисто физиологическое явление. Именно так думал Шарко, которым восхищался Фрейд. Однако дальнейшие раздумья Фрейда поколебали его убеждения в правильности принятого школой Шарко мнения. Он становится участником споров между французскими врачами по поводу того, считать ли гипноз эффектом внушения, которому подвержены все люди, или же загипнотизировать, как учил Шарко, можно только нервнобольных (истериков). На Фрейда большое впечатление произвело так называемое постгипнотическое внушение. При нем человеку в состоянии гипноза внушалась команда совершить после пробуждения какое — либо действие, например раскрыть зонтик. Проснувшись, он выполнял команду, хотя дождя не было, и поэтому его действие оказывалось бессмысленным. На вопрос же о том, почему он это сделал, человек, не зная истинной причины, подыскивал ответ, который был призван каким — то образом придать его нелепому поведению разумность: «Я хотел проверить, не испорчен ли мой зонтик» и т. п. Подобные факты указывали не только на то, что человек может совершать поступки, мотивы которых он не осознает, но и на его стремление придумать эти мотивы, подыскать рациональные основания своим поступкам. Впоследствии Фрейд назвал подобное оправдание человеком своих действий рационализацией. Все это заставляло задуматься над проблемой неосознаваемых побуждений, которые реально движут людьми, однако в их сознании адекватной проекции не получают. Перед глазами невропатологов выступила весьма странная с точки зрения тогдашних взглядов картина. Люди, воспитанные в духе своего времени, на идеалах точного естествознания, главная формула которого гласила «нет действия без причины», считали, что причиной является расстройство нервной системы. Однако расстройства, с которыми они повседневно имели дело, оказывались необычными. Пациент говорил одно, а двигало им, побуждало действовать совсем другое. Опыты же с гипнозом (вроде внушенной команды открыть после пробуждения зонтик) убедительно свидетельствовали, что человек способен неумышленно придумывать мотивы своего поведения. Какой же был механизм этих странных реакций — физиологический или психологический? Ни физиология, ни психология ответить на этот вопрос не могли. Физиология говорила о рефлексах, нервных функциях, мышечных реакциях и т. п. Но ни одно из ее понятий не могло объяснить причины болезненных состояний. Психология говорила о сознании, способности мыслить, подчинять действие заранее принятой цели и т. д. И с этой — психологической — стороны поиск причин поведения невротика также ничего не давал. А без знания причин оставалось действовать вслепую. Фрейда это не устраивало — не только как врача, желающего действовать рационально, но и как натуралиста, непреклонно верившего в то, что все происходящее в организме включено в «железную» цепь причин и следствий, стоит под необратимыми законами природы. Ведь он был учеником Гельмгольца и Дарвина. От них воспринял идеалы естественнонаучного познания, и прежде всего принцип детерминизма — зависимости явлений от производящих их факторов. Фрейд ощущал бессилие этого принципа перед тем, что требовала клиника неврозов. Его наблюдения за случаями, когда длительное лечение истерии благодаря применению гипноза давало положительный эффект, указывали, что источник страдания скрыт в сфере, неведомой ни физиологии, ни психологии. Практика требовала отказаться от прежних подходов и продвигаться либо к новой физиологии, либо к новой психологии.