И Кон: Дружба - Этико-психологический очерк

Но за бесконечными интимными излияниями- фактическое невнимание к личности другого. Поэтому дружеские восторги то и дело сменяются отчуждением и горечью. В письме Бакунину от 1 ноября 1837 г. Белинский говорит о любви и дружбе к нему. А уже через две с половиной недели он пишет: "...между мною и тобою был только призрак дружбы, а не дружба, были ложные отношения". Затем ссора преодолевается, сердце Белинского снова наполнено любовью. "Между нами слово мы имеет особенное значение. Наше мы образует какое-то Я". А через два месяца опять: "Нет, не было и нет между нами дружбы... Ложные отношения произвели ложные следствия" .

Эти колебания не просто результат идейного развития и выявления мировоззренческих расхождений обоих мыслителей, а свойство самой романтической дружбы, в которой эмоциональное влечение не сочетается с подлинным взаимопониманием. Лишь горький опыт заставляет "неистового Виссариона" понять, что "дружеские отношения не только не отрицают деликатности, как лишней для себя вещи, но более, нежели какие-нибудь другие, требуют ее... Деликатность и свобода - вот основания истинных дружеских отношений". Чтобы преодолеть истерический надрыв, нужно расширить круг значимой эмоциональной коммуникации. Для Белинского важным рубежом в этом отношении была женитьба (в конце 1843 г.), после которой из его писем полностью исчезают самоанализ и психологические признания. В статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года" критик окончательно сводит счеты с "романтическим зверьком" и его понятиями о дружбе, подчеркивая, что "истинные друзья не дают имени соединяющей их симпатии, не болтают о ней беспрестанно, ничего не требуют один от другого во имя дружбы, но делают друг для друга, что могут" .

Другой хрестоматийный пример в истории русской литературы - отношения Александра Блока с Андреем Белым. Эта своеобразная "дружба-вражда" зародилась, когда поэтам было по 23 года, причем ощущение какой-то мистической близости сочеталось у обоих с пониманием глубокой личной несовместимости. В отличие от Белинского, который мучился потребностью "выговаривания", Блок с детства чувствует неспособность к прямому самораскрытию. Между ним и его близкими всегда висит какая-то пелена, разорвать которую он не может и не хочет. "Ты... пишешь принципиально, что "немоты не должно быть между людьми"...- обращается он к А. Белому.- Я могу исходить только из себя, а не из принципа... Мне бесконечно легче уйти от любого человека, чем прийти к ному. Уйти я могу в одно мгновение, подходить мне надо очень долго и мучительно..."

Пока молодые люди изъясняются в переписке в отвлеченных выражениях и каждый может вкладывать в туманные формулы другого собственный смысл, им кажется, что они близки. Но как только они пытаются что-то прояснить или заземлить на реальные личные переживания, обнаруживается, что они и мыслят и чувствуют по-разному. Больше того - они не хотят быть понятыми. У Блока это постоянный принцип: "Я... не стараюсь никогда узнавать никого, это - не мой прием. Я - принимаю или не принимаю, верю или не верю, но не узнаю, не умею... Вы хотели и хотите знать мою моральную, философскую, религиозную физиономию. Я не умею, фактически не могу открыть Вам ее без связи с событиями моей жизни, с моими переживаниями; некоторых из этих событий и переживаний не знает никто на свете, и я не хотел и не хочу сообщать их и Вам". Свои тайные переживания Блок выражает лишь обобщенно, переплавив в поэтические образы.

Психологическая биография, как и экспериментальная психология, учит прежде всего терпимости, пониманию того, что люди разные, их нельзя ни подравнять под одну гребенку, ни исчерпать их индивидуальность с помощью нескольких "научных" ярлыков. Моральный кодекс дружбы универсален в своем максимализме, но его реализация всегда сопряжена с какими-то коррективами. Ибо "доминанта на другое лицо", в которой А. А. Ухтомский справедливо видел высший принцип (одновременно психологический и нравственный) человеческого общения, в первую очередь предполагает сострадание, сочувствие, соучастие.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Далеко ли ускачет заяц в лесу! Только до середины леса. Ибо дальше он, по сути, скачет уже из леса. О, не хвастайся, что ты углубился и углубляешься дальше. Нс будь столь самоуверенным. Ты углубляешься в глубь этого мира, и вдруг ты выходишь на той его стороне. А ты и не знал, что был в центре. Знал бы - может, и не стремился бы дальше... Ведь самое главное - остаться на половине, на половине пути, на полуслове...