Борис Горобец: Геологи шутят... И не шутят

Подполковник Трубятчинский, бывший сосед по каюте!
С кем делили сухарь и крутые встречали шторма.
Не качаться нам впредь в корабельном суровом уюте,
Где скрипят переборки и к небу взлетает корма…

Опрокиньте стакан, чтобы сердце зазря не болело,
Не кляните судьбу, обо всем не судите с плеча.
В зазеркалье у вас все вы пишете справа налево,
В иудейской пустыне нашли Вы последний причал.

Подполковник Трубятчинский — в прошлом надежда России,
Он сидит у окна, а в глазах его черных — тоска.
Позади океан ядовитый, пропитанный синью,
Впереди океан обожженного солнцем песка.

Подполковник Трубятчинский, что Вам мое утешенье?
Где бы ни жили мы и какое б ни пили вино,
Мы — один экипаж, все мы жертвы кораблекрушенья,
Наше старое судно ушло невозвратно на дно.

Подполковник Трубятчинский, моря соленого житель,
Как попасть Вы смогли в этот город безводный Арат?
Надевайте погоны, цепляйте медали на китель,
И — равненье на флаг! Наступает последний парад.

В тундре, сопках, тайге вы торите дороги
И по пояс почти измочалили ноги.
Забайкалье, Урал, Крым, Алтай, Якутия…
Вслед за вами росли города по России.
Сколько создано баз шахтам, приискам,
ГОКам! Потекли нефть и газ в трубы мощным потоком.
Так проходят года. Ну, а как же итоги?
Что осталось для вас? Лишь дороги, дороги…
Да и ваши находки России без толку —
За бугор все скачают наши «новые волки».
Вот у них все «по делу», все схвачено жестко:
Мерседесы, коттеджи, наряжены броско.
Прикормив тех, кто сверху, «зеленою травкой»,
За горлянку их держат смертельною хваткой.
Все сегодня для них — Гагры, Ницца и шопы.
Ты же снова в шурфах буквой «зю», кверху ж…
Век пахал — и паши! Что тебе перестройка?
Жизнь летит и летит русской взмыленной тройкой.

Брошены тропы и вычеркнут след,
Многих уж нет…
Съедены кони без всякой вины
Нету страны…
Мы, как в обломках, как в омуте мы
Погребены.

Мы жили, помнится, в то лето
Среди черемух и берёз.
Я был посредственный коллектор,
Но был талантливый завхоз.
От продовольственной проблемы
Я всех других спасал один
И сочинял я не поэмы,
А рафинад и керосин.
И с пожеланьями благими
Субботу каждую меня
Будили две геологини
И водружали на коня.
Тот конь плешивый, худородный,
От утра ветреного мерз.
На нем, голодном, я — голодный,
Покорно плыл в Змеиногорск.
Но с видом доблестным и смелым
Во всем таежнику под стать,
Въезжал я в город. Первым делом
Я хлеба должен был достать.
В то время с хлебом было трудно,
И у ларьков уже с утра
Галдели бабы многолюдно
И рудничная детвора.
Едва-едва тащилась кляча,
Сопя, разбрызгивая грязь,
А я ходил, по-детски клянча,
Врывался, взросло матерясь.
Старанья действовали слабо,
Но все ж, с горением внутри,
В столовой Золотопродснаба
Я добывал буханки три.
Но хлеба нужно было много,
И я за это отвечал.
Я шёл в райком. Я брал на бога.
Я кнутовищем в стол стучал.
Дивились там такому парню:
«Ну и способное дитя!»
И направление в пекарню
Мне секретарь давал, кряхтя.
Как распустившийся громила,
Грозя, что все перетрясу,
Я вырывал еще и мыло,
И вермишель, и колбасу.
Потом я шел и шел тропою.
Я сам навьючен был, как вол,
И в поводу я за собою
Коня навьюченного вел.
Я кашлял, мокрый и продутый.
Дышали звезды над листвой.
Сдавал я мыло и продукты
И падал в сено сам не свой.
Тонули запахи и звуки
И слышал я уже во сне,
Как чьи-то ласковые руки
Шнурки развязывали мне.