– У кого есть бинт? – спросил он, сдвигая рукав шинели.
– Вот у его, – послышалось за его спиной, и Волошин вздрогнул. Из полутемного угла блиндажа на него страдальчески смотрели знакомые глаза рядового Авдюшкина, и Волошина пронзило испугом: Авдюшкин был из пропавшей группы Нагорного.
– Авдюшкин, ты?
– Я, товарищ комбат.
– Ты что, ранен?
– Раненый, товарищ комбат. Вот ноги у мэнэ простреленные.
– А Нагорный?
– Нагорный убытый. Его гранатой убыло. Тут, в траншейке.
– Утром?
– Утречком, ну, – постанывая, с усилием говорил Авдюшкин. – Как мы сунулись, ну и он навалився. Всих пэрэбыли. Тилькы я остався. И то во фрыц цэй спас. Пэрэвязав ноги.
– Какой фриц?
– Во, цэй, – кивнул головой Авдюшкин, и только теперь Волошин рассмотрел в сумраке блиндажа тоже бледное лицо немца, который тихо сидел в углу за Авдюшкиным. – Тэж ранитый.
– Пристрелить надо, – сказал от входа чумазый. – Еще его не хватало...
– Ни, не дам, – убежденно сказал Авдюшкин. – Вин мэнэ спас, цэ хороший фриц. А то б я кровью сплыл в этом блиндажи. А ну, фриц, дай комбату бинта.
Фриц действительно что-то понял из их разговора и, поворошив в кармане шинели, достал свежий сверток бинта, который Авдюшкин протянул Волошину.
Волошин левой рукой начал торопливо обертывать кисть правой. Рана, в общем, была пустяковая, пуля скользнула по мякоти, он даже не заметил когда. Однако кровью залило весь рукав.
Связывая концы бинта, он прислушался к очередям и разрывам на склоне, с недоумением заметив, что в траншее все пока стихло. После всего происшедшего за это утро его уже не так, как вначале, мучил случай с Нагорным, хотя он по-прежнему сознавал свою вину по отношению к сержанту и его бойцам. Но к этому времени в его переживаниях столько перемешалось, наслоясь одно на другое, что о Нагорном он перестал думать. Он с сожалением и печалью подумал об Иванове, без всякой помощи оставленном им в воронке, где тот, возможно, и погиб. Волошин всегда заботился в первую очередь о раненых, стараясь их вовремя эвакуировать из-под огня, а вот лучшего своего друга эвакуировать не сумел. Не смог. А здесь что ж? Здесь ему придется все-таки вступать в командование – не батальоном, конечно, от которого он был отрезан, а этой маленькой группой, чтобы как-нибудь отбиваться до вечера. Вечером, возможно, к ним и пробьются. Но ему не понравилась эта неожиданная история с Авдюшкиным и его спасителем-немцем, с которым теперь неизвестно что было делать. Может, лучше бы этот Авдюшкин молчал о своей перевязке, так было бы проще. Так нет, раззвонил перед всеми, теперь разбирайся.
– Так, – сказал он, перевязав руку. – Надо отбивать траншею. Иначе они нас выбьют отсюда.
– С кем отбивать? – мрачно сказал Маркин.
– С кем есть. Надо собрать все гранаты. Может, немецкие гранаты остались?
– Немецких полно, – зашевелился в углу раненый. – Вот, целый ящик.
– А ну давай его сюда.
Волошин вылез в траншею – сверху все грохали разрывы и стегали пулеметы по склону, не давая подняться ротам. Ротам следовало срочно помочь отсюда, чтобы те смогли помочь им. Только объединив все усилия, они могли спасти себя и чего-то достичь. Разъединенность была равнозначна гибели.
Бойцы уже перерыли траншею, соорудив в ней невысокую, по пояс, перемычку, и Волошин скомандовал:
– Стоп! Больше не надо. Всем запастись гранатами. Вон в блиндаже гранаты.
Глазами он сосчитал бойцов. У завала их оставалось шестеро, двоих он снарядил к пулемету, плюс двое их, офицеров; раненые в блиндаже, конечно, не в счет. Но и без раненых их набирается больше десятка. Если воспользоваться этой непонятной паузой и с помощью гранат ударить вдоль по траншее, может, и удалось бы пробиться к вершине, чтобы заткнуть глотку тому крупнокалиберному пулемету, который сорвал им все дело. Тогда, возможно, поднялась бы восьмая с остатками седьмой.
Бойцы торопливо разобрали из разделенного на соты желтого ящика немецкие гранаты с длинными деревянными ручками, пустой ящик сунули в устланную соломой и засыпанную гильзами ячейку сбежавшего пулеметчика. Волошин опустился на ящик.
– Что, будем штурмовать траншею? – спросил, обернувшись, Круглов. Волошин задержал взгляд на энергичном, подвижном лице комсорга.
– А что ж остается, лейтенант? Лучше штурмовать, чем убегать. Как вы считаете?
Комсорг подошел ближе и опустился на корточки, жадно досасывая немецкую сигарету.
– Боюсь, мало сил, капитан.
– Больше не будет. Подавим пулемет – поднимутся роты.
Читать дальше