Виталий Шенталинский: Расстрельные ночи

Разразилась перестройка. Лубянка продолжала хранить молчание. Однако отдельные энтузиасты–исследователи, историки докопались–таки до истины — и она открылась взору во всем своем неохватном ужасе, и никто не знал, что с ней делать…

Время шло, полное злобы дня, смуты и суматохи. Полигон молчал, пустовал, лишь ветер шумел, пели и кричали птицы. Весной 1999‑го, последнего года ХХ века, на пороге нового тысячелетия, Госбезопасность передала «Коммунарку» в ведение Русской православной церкви. Потомки погибших — дети и внуки — смогли наконец принести цветы на место гибели своих родных.

Что же они увидели? Обветшалый, длинный одноэтажный дом — бывшую дачу наркома. Кругом — заброшенный, неухоженный, исковерканный лес, весь в буграх и ямах. Земля словно бы пребывает в каком–то оцепенении, не в силах опомниться от того, что случилось.

Каждую осень здесь собирается небольшая толпа — акция поминовения жертв политических репрессий. Теперь здесь подворье Свято — Екатерининского мужского монастыря. На пожертвование некоего частного лица — не государства! — братией сооружен Крест — Голгофа, простой деревянный крест на кирпичной пирамидке. На даче Ягоды, куда заводили приговоренных перед расстрелом, сверяли имя со списком и лицо с фотографией — и потом уводили в лес, к вырытому заранее рву, устроена домовая церковь: теплятся свечи, звучит тихая нестройная молитва, смотрят со стен святые лики.

А снаружи, у ворот в «зону», — простая металлическая доска: «В этой земле лежат тысячи жертв политического террора 1930–1950‑х годов. Вечная им память!»

Гробница нашей исторической памяти. Номера, имена, лица… Никто не может представить себе всего масштаба этого праздника смерти.

Мартиролог репрессированных писателей все время растет — так в черной бездонности неба проблескивают все новые звезды, открываются целые миры. Была идея повесить мемориальную доску в Центральном доме литераторов, рядом с доской, где имена убитых на войне. Скоро сообразили: стен не хватит!

На сегодня можно лишь сказать, что за годы советской власти репрессиям подверглись более трех тысяч литераторов, примерно две тысячи из них были расстреляны, погибли в тюрьмах и лагерях, так и не дождавшись свободы. Не только русские. Потери были глобальные: истребили почти всех армянских писателей, всю интеллигенцию маленького народа мари, всех писателей удмуртских, алтайских, башкирских, коми… Не было народа и языка на пространстве советской империи, которые избежали бы этой трагедии.

«И увидел я… души убиенных за Слово Божие и за свидетельство, которое они имели», — изрек в «Апокалипсисе» Иоанн Богослов. «И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими».

Слово — не только искусство, способ явить свое лицо, реализовать свой дар. Это еще и попытка спасти человека. Человека, который живет не в одном лишь своем узком, личном времени, в той черточке между датами рождения и смерти на надгробной плите, а в большом историческом времени, вместе с предками и потомками, во всем времени, которое еще называют бессмертием.

И нет у человека лучшего инструмента для постижения его, чем Слово, связующее дух с плотью.

Право на такую миссию русская литература доказала своим нескончаемым мартирологом, жертвенным служением Богу — Слову. Как сказала одна американская журналистка: «Россия — это страна, которая убивает своих поэтов и рождает людей, готовых умирать за свои стихи».

Они убиты ночью. И тьма этой ночи до сих пор не рассеялась. И не только потому, что свидетели вымерли, подробности стерлись, документы уничтожены или сфальсифицированы, но и потому, что юридической оценки преступных деяний, суда над убийцами — от Сталина до Блохина — не было.

Мы проворонили «момент истины», когда можно было повернуть ход истории, и не на словах только, а законом признать советский государственный террор преступлением против человека и человечности без срока давности. Наш Нюрнберг не состоялся.

И те, кто сегодня пытается закрыть эту тему, может быть, самую важную и трагическую для нас, тем самым вольно или невольно становятся соучастниками преступления. Ни понимания, ни покаяния, ни очищения не произошло, трагический урок прошлого не усвоен. Мы только задали проклятые вопросы и ни на один из них не ответили. К извечным русским — «Кто виноват?», «Что делать?» — прибавились новые. За что? За что погибли миллионы невинных? Почему наш народ в ХХ веке оказался способен на такое рабское послушание, такое стукачество и палачество?