Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

«Война не на жизнь, а на смерть» (guerra a muerte) на территории Новой Гранады и Венесуэлы укрепила славу Освободителя. Наконец, судьбоносное, как выяснится впоследствии, свидание Боливара с Сан-Мартином в Гуаякиле 26–27 июля 1822 г. окончательно определит, кому уготована честь стать «Вашингтоном Юга». Отныне пламенный блестящий Боливар окончательно затмил спокойного и основательного Сан-Мартина, который предпочел отойти от дел и уехать во Францию [1337].

Тосты и декорация республиканских торжеств, о которых широко писала пресса, способствовали закреплению изобретенной метафоры. Еще в конце 1822 г. представитель США в Великой Колумбии полковник Чарльз Тодд (1791–1871) провозглашал на приеме у генерала Карлоса Сублетте (1789–1870) тост, где, словно цитируя Найлса, подчеркивал боливаровское «точное подражание» Вашингтону [1338].

22 февраля 1823 г. в Боготе Тодд устроил праздник в честь дня рождения Вашингтона – все «душевно (heartily) ели и пили за республиканизм». Тосты за Вашингтона («северный свет») и «прославленного» Боливара пока еще не объединяли воедино [1339].

На балу в честь 4 июля звучали разные здравицы – за Колумбию и США, за Джефферсона, Монро, Клея и Сантандера, но главную провозгласил сам Тодд в присутствии Сантандера – «Память Освободителя Севера, дальнейшие успехи Освободителя Юга» [1340]. Теперь имена Вашингтона и Боливара оказались уже нераздельно связаны.

Наконец, 28 октября 1823 г. в Каракасе торжественно отметили день рождения Боливара, украсив залу портретами венесуэльца и виргинца и провозглашая тост за двух великих героев, «объединенных общей целью» [1341]. Как мы видим, в течение 1823 г. метафора «Боливар – Вашингтон» окончательно стала риторическим общим местом, не вызывая больше никакого удивления [1342].

Параллельно, в 1821–1823 гг. укреплялась и другая связь – имя Боливара стало стойко связываться с революцией Испанской Америки. Именно в честь Боливара, а не, скажем, Сан-Мартина, энтузиаст Торнтон назвал задуманный им идеальный город, эскиз плана которого датирован 22 апреля 1822 г., то есть еще до «Гуаякильского свидания». Увы, теперь невозможно понять, где именно в Латинской Америке автор хотел реализовать этот классицистический проект [1343]. Любимая внучка Джефферсона Элеанора Кулидж восторженно называла Боливара с его «богоподобным духом» «величайшим героем нашего времени» [1344].

О таком отождествлении Боливара и революции в общественном мнении можно говорить твердо лишь применительно уже к 1825 году, который действительно стал наиболее удачным в жизни Освободителя. Хорошим доказательством этого положения вновь служит анализ тостов. Здравицы в поддержку борьбы Латинской Америки за независимость звучат в Северной Америке по крайней мере с 1816 г., но имя Боливара в них поначалу не упоминалось. В 1825 г. все меняется – тосты за «южных братьев» уступают место здравицам в честь их Освободителя. 1 января 1825 г. на ужине в честь Лафайета в Конгрессе и Сенате США звучали тосты и за Южную Америку, и за «Боливара – Вашингтона Юга» [1345]. Национальные гвардейцы столицы, празднуя 4 июля, уже не упомянули Южную Америку в целом, зато посвятили целых два тоста Боливару, «Вашингтону Юга». На еще одном празднестве в окрестностях Вашингтона вспомнили «Симона Боливара, борца (champion) за Южноамериканскую Свободу» [1346]. День Независимости Лафайет встретил в Олбани, где на прием были приглашены колумбийцы – посланник Хосе Мария Саласар и генерал Мануэль Кортес Кампоманес. Разумеется, в здравицах имя освободителя Южной Америки всегда стояло рядом с именем освободителя северной части полушария. Президент Сената штата Нью-Йорк противопоставил Вашингтона, Боливара и Лафайета Цезарю, Наполеону и Итурбиде. Зал был украшен бюстами Вашингтона и Лафайета, портретами Боливара и губернатора штата Деуитта Клинтона [1347].

На ужине в честь сенатора Джосайи Джонстона (1784–1833) в Новом Орлеане также звучал лишь тост за «Лафайета и Боливара – Вождей-Патриотов в деле всеобщей свободы» [1348]. Боливар был героем не только сторонников администрации, но и ее противников. Тост за «Вашингтона Южной Америки» звучал на ужине в честь Эндрю Джексона в маленьком кентуккийском Пэрисе наряду со здравицами в честь Джефферсона, Лафайета и сенатора Джонсона, будущего оппонента участия США в Панамском конгрессе [1349]. Такой настрой сохранялся до лета 1826 г. [1350]О Южной Америке ораторы не вспоминали – за весь континент говорило теперь одно имя Боливара.

И еще один яркий пример: из шести населенных пунктов, названных именем Боливара в Соединенных Штатах, четыре были основаны именно в 1825 г. [1351]