Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Симон Боливар

Но североамериканцы мечтали видеть и более глубокое подобие: Вашингтон олицетворял восходящие к античности идеалы защиты республики от тирании – отстояв провозглашенную независимость, он перешел от военного труда к гражданскому, а затем, проведя государство через первые испытания и сочтя долг исполненным, вернулся на свою плантацию, ушел в частную жизнь. Таким образом, сравнение с Вашингтоном ведет дальше, к избранному самим Вашингтоном идеалу Цинцинната. Добровольный же отказ от власти является высшей из республиканских добродетелей [1308]. Как и Вашингтон, Боливар заявлял о готовности снять с себя властные полномочия, отпускал на волю своих рабов. Очевидно, сторонники латиноамериканских революционеров стремились закрепить за Боливаром лестное сравнение с первым президентом США. Такое сравнение является также частью более широкого сопоставления двух революций, о котором мы говорили выше.

В 1826 г. североамериканцы готовились встретить 50-летие своей независимости. В связи с этим метафора «Вашингтон – Боливар» приобретала удвоенную мощь: 50-летняя годовщина любого события – всегда последний настоящий юбилей, когда еще живы многие очевидцы, но число их сокращается с каждым днем, и потому значимость подвига чувствуется с особой остротой. Именно в те годы возникают идеи создания музея в вашингтоновском поместье Маунт-Верноне, а Банкер-Хилл был спасен от застройки [1309]. Триумфальное возвращение маркиза де Лафайета и его тур по Соединенным Штатам в 1824–1825 гг. еще больше усилили внимание североамериканцев к наследию Войны за независимость. В той республиканской эйфории имена Вашингтона, Лафайета и Боливара не раз будут звучать вместе.

Пик славы Освободителя приходится на 1825 – начало 1826 гг. Затем после провала Панамского конгресса и усиления центробежных сил в Великой Колумбии Боливар стремительно теряет популярность в либеральных кругах Европы и Америки. Его порой жесткие меры вызывали резкое неодобрение североамериканцев. Боливар по-прежнему олицетворял собою латиноамериканскую революцию, но Освободителя считали уже не Вашингтоном Юга, а эпигоном Бонапарта [1310]. Таким образом, разочарование в Боливаре и пессимизм в отношении всей Латинской Америки питали и взаимно усиливали друг друга.

Метафора «Вашингтон – Боливар» складывалась постепенно. Североамериканцы будто бы искали, кто заслуживает такого почетного сравнения. Так, на праздновании 4 июля 1817 г. в Саванне (Джорджия) звучал тост: «За Южную Америку. Пусть ей достанутся Вашингтон – вести армии к победе и независимости, и Джефферсон – дать ей гражданское правление…» [1311]. В следующем году в Нью-Йорке провозглашали пожелание, чтобы у «патриотов» был «Вашингтон во главе, или больше Сан-Мартинов». О Вашингтоне для патриотов мечтали и национальные гвардейцы Цинциннати (Огайо) [1312]. Наконец, когда после победы в Чили Сан-Мартин передал власть О’Хиггинсу, восторженный газетчик писал, что карьерой генерала руководит «свет прославленного героя, которого он избрал образцом для подражания (model), – бессмертного Вашингтона» [1313]. Брэкенридж в своем памфлете 1817 г. Вашингтоном Южной Америки также считал не Боливара, а Сан-Мартина [1314]. Газета Бэптиса Ирвайна употребила такой эпитет по отношению к уругвайскому генералу Артигасу [1315]. В 1819 г. Уильям Дуэйн писал о вождях южноамериканской революции (во множественном числе, но имен не называя!), благородно стремящихся подражать Вашингтону [1316]. Наконец, в том же году этого сравнения, видимо, впервые удостоился Боливар – на английском языке, но в венесуэльской революционной газете. Британский офицер писал, что «Боливар столь же заслуживает благодарности своей страны и восхищения всего мира, как сам Вашингтон – и подобно ему, Боливара будут почитать при жизни, а память его останется бессмертной» [1317].

Только в 1817 г. англоязычный читатель впервые мог прочесть довольно подробные биографические сведения о Боливаре [1318]. Порой он удостаивался благожелательного комментария, но не более того. В самом начале нового похода против испанцев, “Columbian Centinel” замечал: «Каковы бы ни были заслуги Боливара – настоящего патриота и храброго человека (курсив мой – А. И.), его экспедиция, вероятно, не увенчается успехом» [1319]. Об ожесточенных боях в Испанской Вест-Индии в США поступали противоречивые донесения как патриотов, так и роялистов. Об одной и той же битве на карибском острове Маргарита в одном номере газеты порой публиковались полярно противоположные донесения [1320]. Южанин Пойнсет считал необходимым выяснить, каковы связи венесуэльского главнокомандующего с властями Гаити и сколько негров служит в его армии [1321]. Подчеркнем, что Боливар рассматривался в это время лишь как один из наиболее заметных среди других латиноамериканских военачальников, но не как мыслитель или политик [1322].