Стивен Рансимен - Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов

Его речь передает нам историк Критовул, который, как и все образованные византийцы, изучал Фукидида и потому вкладывал в уста своих героев речи, кои, по его мнению, им приличествовало произнести. Но пусть даже это слова самого историка, они все же дают нам представление о том, что должен был сказать султан. Мехмед напомнил собравшимся о богатствах, все еще хранящихся в городе, и о добыче, которая скоро попадет к ним в руки. А также о том, что уже много веков священный долг верных состоит в том, чтобы захватить христианскую столицу, и что предание обещает им успех. Город не неприступен, сказал он. Противник немногочислен и изнурен, испытывает недостаток оружия и продовольствия, да и единства в его рядах нет; ведь итальянцы, само собой, не хотят умирать за чужую землю. Завтра, объявил султан, он будет посылать своих воинов в атаку волна за волной, пока от усталости и отчаяния защитники не сдадутся. Он призвал своих командиров проявить мужество и поддерживать дисциплину. После этого он велел им разойтись по палаткам и отдохнуть, чтобы быть готовыми, когда раздастся сигнал к атаке. Главнокомандующие остались с ним, чтобы выслушать его последние указания. Адмирал Хамза уже знал, что ему надлежит делать. Заганос, предоставив часть своих людей в помощь морякам, которым предстоит атаковать стены вдоль Золотого Рога, должен был передвинуть остальную часть своей армии за мост для нападения на Влахерны. Караджа-паша будет справа от него до самых Харисийских ворот. Исхак и Махмуд вместе с азиатскими войсками будут атаковать отрезок стен от гражданских ворот Святого Романа до Мраморного моря, сосредоточив силы на участке близ Третьих военных ворот. Он сам вместе с Халилом и Саруджей будет руководить основным ударом в долине Ликоса. Высказав пожелания, султан удалился, чтобы поужинать и поспать [73] Критовул излагает пространную речь, которую, по его мнению, должен был произнести султан по такому случаю. Нет никаких сомнений, что информацию он получил от своего друга Хамзыбея, присутствовавшего на совете, поэтому можно предположить, что султан действительно высказался примерно в том смысле, как у Критовула. Сфрандзи приводит короткую речь. .

Весь день за стенами царило странное затишье. Замолчали даже мощные пушки. Кое-кто в городе говорил, что турки готовятся отступить, но этот оптимизм был всего лишь тщетной попыткой приободриться. Все знали, что на самом деле настал переломный момент. В последние дни нервное истощение защитников проявлялось во взаимных придирках и обвинениях греков, венецианцев и генуэзцев. Венецианцев, равно как греков, нейтралитет Перы убеждал в том, что генуэзцам нельзя доверять – никому из них. Высокомерие венецианцев оскорбляло и генуэзцев, и греков. Венецианцы сколачивали деревянные щиты и обшивки в мастерских своего квартала, и Минотто приказал греческим рабочим отнести их на линию обороны во Влахернах. Рабочие отказались сделать это бесплатно, но не по причине жадности, как предпочли думать венецианцы, а потому, что их возмутил столь бесцеремонный приказ итальянца, да и потому, что им в самом деле требовались или деньги, или время на то, чтобы отыскать пропитание для своих голодных семей. Лишь у немногих венецианцев в городе были семьи, а генуэзские женщины и дети с удобством жили в Пере. Итальянцы никак не могли осознать, какая тяжесть давила на греков при мысли о том, что их женам и детям суждено разделить с ними участь. Порой возникали споры по стратегическим вопросам. Как только стало ясно, что предстоит масштабное наступление, Джустиниани потребовал от великого дуки Луки Нотары, чтобы тот перенес пушки, находившиеся в его распоряжении, к Месотихиону, где понадобится вся мощь артиллерии. Нотара отказался. Он считал, и не без причины, что стены гавани тоже будут атакованы, а на них и без того мало защитников. Последовал обмен гневными репликами, и самому императору пришлось устало вмешаться. Джустиниани, видимо, настоял на своем. Архиепископ Леонард в своей ненависти к православным заявил, что греки ревновали, как бы вся честь за оборону не досталась латинянам, и что с той поры они были угрюмы и равнодушны. Он решил позабыть о том, что в долине Ликоса сражалось не меньше греков, чем итальянцев, да и, как он сам признавал, после начала битвы греки не выказали недостатка боевого пыла.

В тот понедельник сознание неминуемости кризиса заставило и военных, и горожан забыть о своих ссорах. Пока на стенах шла работа по ремонту разрушенных укреплений, собрался великий крестный ход. В противоположность турецкому лагерю, где царила тишина, в городе звенели церковные колокола и стучали деревянные била, когда верующие выносили на плечах иконы и мощи и несли по улицам и вдоль всех стен, останавливаясь, чтобы освятить божественным присутствием места, пострадавшие больше всего и где опасность была наиболее велика, а следовавшая за ними толпа из греков и итальянцев, православных и католиков распевала гимны и повторяла «Господи, помилуй». Сам император присоединился к крестному ходу, и, когда все закончилось, Константин призвал к себе сановников и командующих, греческих и итальянских, и обратился к ним. Его речь записали двое присутствовавших при этом: его секретарь Сфрандзи и архиепископ Митиленский. Каждый из них передал речь императора по-своему, украсив ее учеными намеками и благочестивыми изречениями, чтобы придать ей риторическую форму, которой она, по всей вероятности, не имела в действительности. Но они достаточно согласуются между собой, чтобы мы поняли суть этой речи. Константин сказал слушателям, что вскоре начнется великий штурм. Греческим подданным он напомнил, что человек всегда должен быть готов умереть за веру, родину, семью или государя. Теперь же его народу надо приготовиться погибнуть за все это сразу. Он говорил о славе и высоких традициях имперской столицы. Он говорил о вероломстве басурманского султана, который начал войну, чтобы погубить истинную веру и поставить своего лжепророка на место Христа. Он призвал их помнить, что они потомки героев Древней Греции и Рима и должны быть достойны своих предков. Что же до него самого, сказал Константин, то он готов умереть за веру, город и народ. Затем он повернулся к итальянцам, поблагодарил их за великую службу, которую они сослужили, и сказал, что полагается на них в предстоящей битве. Он молил всех, и греков, и итальянцев, не бояться несметных полчищ врага и варварских ухищрений с огнем и грохотом, которые должны вселить в них страх. Да воспарит их дух высоко, да будут они храбры и стойки. С Божьей помощью победа будет за ними.