Риан Айслер: Чаша и клинок

Примем возникновение христианства за изначально малые колебания, появившиеся сначала на окраинах Римской империи (к маленькой провинции Иудее); тогда его влияние на культурное развитие обретает новое значение, а поражение вызывает еще большую горечь. Более того, если взглянуть на раннее христианство с точки зрения взаимодействия систем, мы увидим и иные проявления возрождающейся гилании, даже в самом Риме.

Например, образование там иногда предполагало одинаковую программу обучения для девочек и мальчиков. Как пишет теолог-историк Конетанс Парви, «в I веке н. э. в Римской империя было много высокообразованных женщин, некоторые были достаточно влиятельны и независимы в общественной жизни».

Существовали официальные ограничения. У римских женщин должны были быть мужчины-опекуны, и они не имели права голоса. Но они, особенно аристократки, все больше участвовали в общественной жизни. Одни занимались искусствами, другие медициной. Третьи участвовали в деловой жизни, в заседаниях, занимались спортом, посещали театры, стадионы и путешествовали, без сопровождения мужчин. Другими словами, как отмечают и Парви, и Пейджелс, тогда существовало движение за эмансипацию женщин.

Вызов андрократической системе бросали не только женщины, происходили восстания рабов и волнения в дальних провинциях империи. К примеру, восстание под предводительством Бар-Кохбы (132–135 гг.) ознаменовало собой конец Иудеи. Однако в ответ на эти вызовы, в ответ на призывы христиан к непротивлению, состраданию и миру, римская андрократия становилась все более жестокой и деспотичной.

Как предельно наглядно демонстрируют отвратительные излишества римских императоров (включая христианина Константина), и знаменитые бои гладиаторов, и прочие подобные забавы, попытка гиланического преобразования потерпела здесь поражение. Не удалась она даже внутри самого христианского движения.

«Несмотря на предшествующую общественную деятельность женщин, — пишет Пейджелс, — большинство христианских общин к 200 году признало письмо Лже-Павла, принадлежащее Тимофею, в котором подчеркивается (и преувеличивается) антифеминистская тенденция во взглядах Павла: „Пусть женщина учится молча с должным смирением. Я запрещаю женщине обучать или осуществлять власть над мужчинам: она должна молчать“. К концу II века н. э. участие женщин в религиозных обрядах было однозначно отвергнуто, группы, в которых женщины оставались главами, были признаны еретическими».

Далее Пейджелс сообщает: «Исследователи ранней истории христианства (области „патристики“, изучающей труды „отцов церкви“) должны быть готовы к пассажам, подобным тому, что заключает Евангелие от Фомы: Симон Петр сказал им [ученикам]: „Пусть Мария покинет нас, ибо женщины недостойны Жизни“. Иисус сказал: „Я сам буду вести ее, чтобы сделать ее мужчиной, чтобы она тоже смогла стать духом живущим, подобно вам, мужчинам. Ибо каждая женщина, сделавшая себя мужчиной, войдет в Царство Небесное“».

Такое откровенное исключение половины человечества из числа достойных жизни — да еще именно той половины, в чьем чреве жизнь зарождается — имеет смысл лишь в контексте андрократического регресса. Подтверждается то, что в глубине души подозревали многие из нас: с христианским евангелием любви что-то случилось. Иначе как объяснить, что им оправдывали все истязания, завоевания и кровопролития, совершаемые преданными христианами против других и друг против друга, из которых, собственно, и состоит почти целиком вся западная история?

Ибо в конце концов здесь произошло непредсказуемое глубокое преобразование системы. Из руин классического Рима сложилось новое здание. То, что начиналось как тайный культ, выросло в новую «мировую» религию. Но вместо того чтобы осуществить свою задачу, преобразовав общество, этот «периферийный захватчик» преобразился сам. Христианство стало андрократической религией. На смену Римской империи пришла Священная Римская империя.

Уже к 200 году — вот она, духовность вверх ногами — христианство полным ходом становилось той самой иерархической, основанной на силе системой, против которой восставал Христос. А после обращения в христианство императора Константина оно превратилось в официальное орудие, а вернее, слугу государства. Как пишет Пейджелс, когда «христианство получало официальное признание, христианские епископы, ранее преследовавшиеся властями, теперь сами оказались в верхушке государственного аппарата».