Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)

Как же после столь правильного образа действий могло свершиться происшедшее событие? Оно свершилось вследствие крушения духа. И тут Меркурий Авдеевич должен был выступить в качестве восстановителя утерянного равновесия и направить стопы дочери на путь истины.

Так основательно вооруженный, Меркурий Авдеевич направился к дочери для объяснения. Его удивило, что нашел он Лизу опять у того окна, за которым она стояла в день свадьбы, и почти в той же позе. Он усмотрел в этом плохой знак.

- Продолжаешь упрямствовать? - спросил он, подойдя к Лизе.

- В чем?

- В том, что, как ранее, глядишь в запретном направлении.

Он показал головой за окно. Лиза не ответила.

- Манкируешь своим долгом в пользу бессмысленного сонного мечтания?

Лиза тихо улыбнулась и сказала необыкновенно ровным голосом, как будто мучившие ее поиски давно были утолены:

- Ах, не трудись, папа. Ты хочешь убедить, что надо вернуться к мужу? Это решено. Сегодня я возвращаюсь.

Слова ее застали Меркурия Авдеевича врасплох. Он подготовил себя к такому высокому барьеру, что разбег впустую точно свалил его с ног.

Он отвернулся и зажал ладонями лицо, чтобы подавить волнение. Потом, остро глянув из-под приподнятых мохнатых бровей, потерявших грозность, он поднял руку - погладить дочь по голове.

Когда, прикоснувшись к ее лбу, он быстро перекрестил его, она легко удержала его за руку.

- Я тебя хочу просить за несчастных Парабукиных, которым ты отказываешь в углу: оставь их, они - с детьми.

Меркурий Авдеевич, слегка посопев, усмехнулся:

- В большом господь наделил тебя разумом, а в малом оставил тебе глупость. Нашла о ком пещись. Пусть живут, коли ты просишь. Что я бессердечный, что ли? Да ты послушай меня: не мешайся в их житье. Они люди простые, не поймут. А галах этот - непокорный строптивец. Жалость ему - яд.

Он махнул рукой и обнял дочь:

- Да пусть. Пусть живут...

Решение Лизы сняло с его сердца камень, да и весь дом сразу ожил, точно от ниспосланного мира. Стали ждать, когда явится за женой Виктор Семенович, и странно засуетились, готовясь его принять, как если бы надо было загладить всех устыдивший проступок.

Лиза побежала сказать Парабукиным о новости. Все в том же пуховом платке, накинутом на голову, и в старом узковатом гимназическом платье, она спешила по избитым кирпичным тротуарам, припоминая знакомые дома, заборы, рытвинки перед воротами, скамейки у палисадников и только наполовину веря, что земля может нести ее так готовно.

У самой ночлежки она увидела Аночку, которая в два прыжка соскочила с каменного крыльца, размахивая пустой бутылкой на коротенькой веревочке. Лиза крикнула ей вслед. Она остановилась и секунду помешкала, но, узнав Лизу, подбежала к ней.

- Вы опять как прежняя, - сказала она, охватывая медленными своими глазами Лизино платье и дивясь своему открытию.

- Мама твоя дома?

- Мама ушла в Пешку. А папа лежит, хворает. А мне мама велела сбегать в лавочку за постным маслом.

Она махнула бутылкой и тут же, еще раз оглядев Лизу и потом - себя, оттянула низко опущенный лацкан старого жакета и похвастала:

- Это я - в мамином. Он мне только маненько широк, да? Она мне его переделает.

- Я хотела к вам зайти, - сказала Лиза, - но теперь не надо, раз я тебя увидела. Передай маме, что вы все можете жить по-прежнему.

- Можем жить?

- Ну да.

- Это как?

- А как вы раньше жили.

- Когда раньше?

- Скажи маме, что вас никто не тронет и чтобы вы оставались тут, на квартире. Поняла?

- Поняла. А папе можно?

- Всей вашей семье. Поняла? И тебе, и твоему братику.

- Нет, нет! Сказать маме - я поняла. А папе сказать можно?

- Ах ты, девочка, ну, само собой!

Чуть-чуть присев и поставив одну ногу на ступеньку крыльца, Аночка проворно спросила:

- Тогда можно - я ему сейчас скажу, а?

- Конечно, можно, беги. Прощай!

Словно пружиной, подбросило Аночку с земли, - она вспрыгнула на крыльцо и стремглав понеслась вверх по лестнице, в ночлежку.

Лиза постояла в нерешительности. Ей хотелось заставить себя вернуться домой тем же путем, которым она шла. Но, пожав плечами, она сказала вслух: не все ль равно. Все равно она придет домой, где бы ни шла, все равно сегодня возвратится к мужу, - все решено окончательно, и ничего не изменится оттого, что она мимоходом пристальнее взглянет на дом, влекший казалось ей - только как прошлое, не больше.

Она обогнула угол и стала подниматься по взвозу. Чем ближе подходила она к школе, тем медленнее делались ее шаги, - не потому, что трудно было идти, нет, - ей хотелось как можно дольше проходить мимо каменной ограды, мимо низких, забранных решетками окон. Она почти приостанавливалась временами и даже дотронулась до стены здания, - приложила ладонь к холодной шершавой известке. Новое, доселе никогда не испытанное внутреннее безмолвие насторожило ее чувства, и у нее не было ни горечи, ни обиды, что все вокруг отвечало словно безразличным молчанием.