Спустя два года Мари Анн направляется в Париж под предлогом устройства неких семейных дел. Под предлогом, потому что настоящая цель поездки — публикация гравюры памятника, о которой мечтает Фальконе. Скульптор пишет, что вместе с ней едет на родину и Пьер. Состоялась ли эта совместная поездка, или Пьер продолжал безуспешные попытки задержаться в России, найти заказчиков, признание? Во всяком случае, по возвращении Мари Анн он в Петербурге. И в 1777 году совсем незаметно, без празднования и огласки происходит их свадьба. Свадьба, которая навсегда разделила двух самых близких Фальконе людей.
Через два месяца после венчания Пьер стремительно оставляет Петербург. Мари Анн остается. Она приедет в. Париж много позже, одна, когда Пьер навсегда переедет в Англию. Больше они не будут искать встреч.
И вот «мадам Фальконе»… Значит, полученный из дворца портрет оставался в мастерской Фальконе — Колло по крайней мере до конца 1777 года, когда художница приняла фамилию мужа. Значит, это и есть тот самый последний портрет, которому суждено было претвориться в образ Медного всадника. Достоверность наклеек — ее-то совсем нетрудно проверить.
Характер бумаги, характер почерков как точная подпись лет — 1770-1780-е годы. Так писали именно тогда — дробной россыпью еще очень четко читаемых букв. И то же с бумагой. Ее сорт — плотный, с кажущимся рифлением, лишь кое-где тронутым разводами водяных знаков. Он начал изготовляться в начале века, но характерный зеленоватый оттенок приобрел именно в эти годы. И другое — чему могли вообще служить совсем необычные наклейки.
В дворцовых кладовых встречались заменявшие инвентарные номера записи, в том числе и на французском языке. Но кто бы из хранителей или писарей стал подробно объяснять, что Петр император России, что данный портрет написан с натуры и к тому же происходит из некоего мифического «Кабинет скульптур». Вернее предположить другое.
Подобное объяснение на французском языке могло быть сделано для Фальконе, или, вернее, для самой Колло, что это как раз и есть тот наиболее ценимый и «схожий» портрет. А «Кабинет скульптур» — под ним в неточном французском переводе могло подразумеваться все: и раздел дворцового собрания, и собрание Академии художеств, и даже коллекция петровской Кунсткамеры. Так было понятнее (внушительнее?) для иностранки Мари Анн. И соответственно вторая наклейка — о возврате: мадам Фальконе вернула портрет перед самым своим отъездом из России.
Так вот откуда этот мучительный и так долго не разрешавшийся процесс узнавания! То же чуть тронутое одутловатостью лицо, заострившийся рисунок скул, отчужденная пристальность усталого взгляда. Конечно, они разные — Никитинский портрет и портрет Колло, и они удивительно близки ощущением живого человека, пережитым художником. Никитин бесконечно опередил здесь свое время. Прозрение Никитина — прозрение настоящей душевной близости, бесконечного сочувствия человеку и восхищения им. Они не могли оставить равнодушной Колло и, осветив для нее образ Петра неожиданно живым, взволнованным чувством, остались жить в совсем иначе и по-иному задуманном монументе.
Вторичная отливка сгоревших частей Медного всадника в 1778 году завершена. Все прошло благополучно. Но ждать установки памятника Фальконе не в состоянии: напряженные отношения с Бецким, пренебрежительная холодность Екатерины достигли апогея. Теперь нужды в беспокойном художнике не оставалось. И как завершение затянувшихся на двенадцать лет перипетий с памятником, как открытая издевка над скульптором — акварель неизвестного художника «Екатерина II выслушивает И.И. Бецкого у памятника Петру I». Да, да, не Фальконе и не Колло, а именно Бецкого.
Приземистый брюхатый старик в шубе и парике разглагольствует перед Екатериной, закутанной в салоп и капор. Почти семейная сценка, которой не нарушают несколько переговаривающихся между собой спутников. Припорошенный снежной пылью Медный всадник. Очертания корабельных мачт на Неве. Неприютный зимний Петербург.
Уезжает в Гаагу Фальконе. И вслед за ним без сожаления, без прощальных слов оставляет Петербург мадам Мари Анн Фальконе-Колло, действительный член Петербургской Академии художеств. Так сообщает равнодушная и безликая хроника отъезжающих в «Санкт-Петербургских ведомостях».
Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
А.С. Пушкин. «Медный всадник». 1833 г.
«Мари Анн Колло императору сходство сообщила…» Об этом не думали в ту промозглую ночь ни Мицкевич, ни Пушкин. В их разговорах, письмах, стихах не промелькнет памяти ни о давно забытом. «персонных дел мастере», ни о Мари Анн. А ведь Колло их современница. Еще при ее жизни Пушкин напишет «Руслана и Людмилу», «Кавказского пленника». И не станет Мари Анн всего за три года до встречи поэтов. Но Медный всадник кажется Мицкевичу и Пушкину простоявшим века — образ, рожденный дыханием России, истории, Петербурга. Забвение художника — здесь оно обернулось для Колло высшей похвалой. Впрочем, Мари Анн сделала все, чтобы ее забыли.
Читать дальше